Полина Ганжина - Вопреки или Ненавижу Мишку

Они познакомились поздней осенью. Когда буйство красок ещё не потревожили первые морозы. Карминные листья шелестели под ногами, а бродяга — ветер протяжно скулил минорную песню. Они встретились взглядом, скорее, прикоснулись душами, в какой — то точке унылой серости дня иль ночи. Они потом пытались отыскать, по каким-то только им ведомым приметам, то самое место, но так и не смогли этого сделать. Да, и так ли важно место, одеяние, и другие абсурдные мелочи, которым мы столько уделяем времени.

Это были странные чувства не менее странных людей. Они могли часами сидеть на лавочке, и, не шевелясь, смотреть в одну точку.

Каждый из них знал, что чувствует, осознаёт и постигает другой.

Они никогда друг другу не звонили, не делились новостями и мыслями. Это было не нужно. Были только чувства. Надрыв бездонных чувств. Она каждый день слушала его шаги и ждала прихода, зная, что он у жены с ребёнком. Она его любила — страстно, нежно, пылко

— так, как любят раз и навсегда, но у него больной ребёнок. Впрочем, ожидание его шагов, которых не будет — ныне было для неё единственным возможным способом для существования.

Они не дарили друг другу подарков и цветов, они не признавались друг другу в чувствах — это было не нужно. Нищая любовь была обогащена чистейшей страстью и негой, в которой растворялись отблески эфемерного бытия. Нищая любовь, которой не нужны были подарки, как оценочный вариант того, как к тебе относятся.

Были лишь нежные взгляды, которые даровали сладостную истому, в коей хотелось раствориться, чтобы не помнить о делах, заботах, проблемах. Ласковые слова становились ненужной данностью — их не было. Они впитывали и постигали друг друга, боясь потерять в тех украденных у жизни, случайных встречах, понимая, что каждый миг, проведённый вместе, мог быть последним.

Это была странная, нищая, сумасшедшая любовь длиною в вечность жизни. Миг, вырванный из души, сладостной и желанной боли, который вгрызался в тело шрамами в их исступлённых ласках длиной в две зимы. Вечный миг, который боле не повторится.

Подлинного дня она ждала целый год — он должен был провести его с ней, отдав себя без остатка, рассказав жене о срочной командировке. Так было в прошлом году, и, повинуясь какому-то нелепому раскладу, в этом. Это был день её рождения. Не нужна была романтика свеч, чувственной музыки и каких-то бесполезных слов и подарков. Нужно было ничтожно мало и невыносимо много — просто быть рядом.

Она ждала его весь день и всю ночь. Жадно ловила такие знакомые шорохи и звуки блеклой юдоли, в которой всё теряло смысл, когда его не было. Лишь под утро мальчишка-посыльный принёс конверт, в котором лежал билет на морской круиз длинной в два дня. Этот круиз должен был стать последним аккордом их любви. Реквием по тому, что никогда больше не повторится. Он должен был уехать навсегда заграницу, чтобы вылечить сына, много лет прикованного к постели.

Тёмной ночью, когда блистание далёких звёзд можно было удержать в ладонях. Когда безнадёжные песни чаек смолкли над водной гладью. Когда даже дыхание терпкого моря не трогало слух. Они, стоя на кромке жизни, вручили себя бескрайней морской пучине, понимая, что это единственный шанс на жизнь — просто быть вместе…

У Мишки была мечта. Он вожделел построить дом — уютный и добротный, где можно было бы отдохнуть от всех проявлений, порой не очень приятных, мирского бытия. Не роскошный дворец или особняк, на зависть кому-либо, а тихую гавань души. Это должен был быть дом, как некий бастион иль духовный архетип, в основании которого бытийствовала бы любовь, а креплением для высшего проявления чувств — непременно — вера и мечта. Взаимосвязь неразрывных понятий была бы залогом того, что любой страждущий мог обрести покой или умиротворение, так невыносимо нужное всему сущему. Любовь. Вера. Мечта.

Строительство шло очень долго. Нельзя было, повинуясь общему закону, скупать сырьё по дешёвке, зная, что любовь не может быть мелочной. Нельзя было надеяться на чудо, думая, что кто-то поможет, из жажды прославиться, что внёс вою лепту в строительство столь удивительного творения. Нельзя было торопиться, так как

Мишка понимал, что всё истово духовное должно было быть фундаментальным, истинно крепким, и не подвластным желчи, злобе, меркантильности, чёрствости и другим особенностям этого, исконно построенного на любви, мироздания.

Мишка нежно, вкладывая всю свою теплоту и любовь, возводил по крупицам эту пристань грёз, где можно будет наслаждаться дыханием времени и ароматом каждого мига мимолётного бытия. Мишка строил дом и слышал музыку. Божественную песнь, которая звучала где-то внутри. В самых отдалённых отголосках души иль сердца. Упоительные звуки подбадривали диковинной серенадой, когда было неимоверно трудно находить в себе силы возводить оплот будущего дома. Чудесные трели сердца согревали в морозное ненастье. Бесподобное звучание души не мог заглушить даже свирепый людской гул, порицающий невиданную затею. Ноктюрная мелодия была залогом того, что живёшь, что чувствуешь истовое веяние вселенской сути, помогающее строить невероятную мечту.

Иногда Мишка уставал, и жажда возвести утопичное жилище, похожее на воздушный замок Фата-морганы, нежели на реальное здание, исчезала в мирской жестокости. Мишке хотелось отказаться от желанной мечты, но, непонятно откуда, вновь и вновь, появлялись силы довести свой замысел до конца. Камень за камнем, создавая удивительные узоры на стенах и арках, Мишка претворял свою самую немыслимую и призрачную химеру. Дом строился мучительно долгое время. То, что делается чистым сердцем и искренней душой, не зиждется на мирских условностях.

Мишка построил великолепный дворец, сравнимый по красоте лишь с девственной природой. Янтарные блики солнца меркли перед роскошным сиянием этого рукотворного творения, так как всё дышало истовой и неподдельной любовью и верой. Верой не только в величие горнего мира, но и в то, неподдельно светлое и чистое, сокрытое в каждом живущем, в мире дольнем.

Мишка отдал этот дворец детям, так как прекрасно понимал, что никакая внешняя атрибутика, вычурная и гротескная лепнина никогда не заменит то истово бесценное, духовное тепло, которое всегда было и будет, в каком бы месте и доме он не жил.

Багряное марево рассвета нежно коснулось золотистого купола, который отозвался упоительным благовестом. Она сидела у ворот храма, а из бездонно-серых глаз струилась горькая соль. В её, некогда упругом и утончённом, теле всё ещё угадывалась былая красота.

И лишь глаза, так трогательно и выразительно выказывающие непомерную грусть, говорили о неистовой боли, затаённой в сердце, которое так и не смогло залечить всемогущее время.