Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

— Извини, пожалуйста, — перебивает Нора, — а где Кевин? Ты не забыла, что он тоже на кухне?

Кевин, который до сих пор удивительно долго молчал (в отличие от Норы), помогал Гильберту чистить картошку и морковь — у него получалось медленно и неуклюже. Он вскрыл жестянку пива «Макьюэнс» и сказал:

— Животные для этого и предназначены — они существуют, чтобы мы их ели. В огромных кухнях дворца Калисферон всегда жарятся туши на вертеле — зайцы, кролики, каплуны, олени, кабаны, а на большие праздники — целый бык.

— Можно подумать, эта Калисхерня существует на самом деле, — фыркнула Джилл.

— Калисферон, — поправил ее Кевин. — Он существует в неменьшей степени, чем любое другое место.

— То есть он так же реален, как вот этот стол?

Кевин стал разглядывать стол, будто намереваясь его купить, и наконец сказал:

— Да, так же реален, как этот стол.

Их диалог стал бы длиннее и скучнее (хотя основная мысль была весьма интересной), но тут девочка снова принялась носиться по кухне — с такой же скоростью, как и раньше, и так же пронзительно вопя, словно ее убивали. На этот раз она влетела бы головой в печь и превратилась бы в кучку пепла, если бы Гильберт не сбил ее с ног модифицированным приемом регби. Может, здешние обитатели согласятся заменить козленка девочкой в сатанинском ритуале, который они собираются устроить? Ребенка за козленка.

Пока Сумрак не стал еще Сумрачней и пока не началось противоборство с жуткой трапезой, которую готовил Гильберт, Терри и я решили прогуляться вокруг дома. Терри еще цеплялась за остатки надежды, что пес может оказаться где-то здесь. Мы пошли в огород, но там не на что было смотреть: из-за бесконечной зимы и неумелости хозяев в огороде ничего не росло, кроме большого урожая одуванчиков, нескольких будылей топинамбура и зарослей веха ядовитого на проплешине от былого пожара.

По огороду свободно гуляли куры (хотя те из них, что поумнее, давно ушли на ночь в курятник). Кара сказала, что кур косит какая-то чума. И правда, те, что еще разгуливали в сумерках, выглядели плохо — растрепанные перья без блеска, глаза тусклые. Терри цокала языком и повторяла «цып-цып-цып», но куры не реагировали.

За огородом лежало кочковатое поле, заросшее чертополохом-мутантом, стойким к зимнему холоду. Здесь паслись козы, когда их не запирали на ночь в свиной хлев. Козы были англо-нубийской породы, с висячими кроличьими ушами и глазами как у черта. Две козы-матери и два козленка — большой и маленький (последнего, видимо, и предполагалось сегодня вечером заклать).

— Бедненький малыш, — сказала Терри и попыталась его поцеловать.

Козы были несколько унылы, но вполне дружелюбны (во всяком случае, дружелюбней кур). Мы их гладили и причитали над ними, пока не стемнело по-настоящему. В поле стало холодно стоять, так что мы вернулись на кухню, откуда плыл неаппетитный запах.

Джилл накрывала на стол, пытаясь расчистить место среди свеч и инструментов для их изготовления — они были навалены всюду.

— Это мой pièce de résistance [61] Главный труд; основное блюдо (фр.) . , — гордо сказал Гильберт, указывая на особенно уродливую свечу, бурую пирамиду, усаженную лиловыми восковыми вздутиями. — Может, зажжем несколько свечей? Будет уютно.

— Это на продажу, — отрезала Кара, — и, кроме того, у нас есть электричество, в конце-то концов.

Из «винного погреба» (роль которого играл еще один свиной хлев) появился Робин с несколькими бутылками домашнего вина в руках: из шиповника, из бузины и — смертельное на вид — из пастернака.

— Минутку, я откупорю красные, чтобы они подышали, — сказал он.

И мне на мгновение открылась пугающая картина — бабочка, таящаяся в непривлекательной волосатой гусенице: вежливый мальчик Робин помогает родителям на коктейльной вечеринке, разнося гостям соленые орешки и подливая тоник в большие (как положено у среднего класса) бокалы с джином.

— Да, — стыдливо признался Робин. — Суррей. У папы риелторская фирма.

— Везунчик.

Появились Андреа и Шуг. У обоих были расширены зрачки — то ли от наркотиков, то ли от секса, то ли (скорее всего) от того и другого сразу. Явился также и Боб, хотя где он был все это время — непонятно. Может, опять сбой транспортера.

— Я не номер, — отчаянно шепнул он мне, озираясь в поисках гигантского пузыря, который его, судя по всему, преследовал.

К ужину пришло еще несколько человек, которых я раньше не видела, — видимо, другие балниддрийцы.

— Балниддрийцы, — сказал Кевин и записал это слово в маленький блокнотик. — Хорошее название.

Нам подали странное хлёбово, нечто вроде первичного бульона с полуузнаваемыми ингредиентами: коричневый рис, картошка, морковь, еще какие-то овощи (а может быть, и не овощи). От всего этого слабо пахло козлом, хотя во всем блюде не было ни крошки козлятины (Терри вынудила Гильберта встать на колени и поклясться могилой матери).

— А куда ты дел кастрюльку с воском, которая стояла на плите? — спросила Джилл.

Гильберт притворился, что не слышит.

Протей «спал где-то там», как весьма туманно выразилась Кара, зато непроизносимо-именуемая дочь Джилл явно перегуляла: в нее насильно впихнули порцию риса с морковью и воском, после чего она уснула, уронив голову на стол. Лицо ее раскраснелось, словно в сильном жару.

— Попробуй кормить ее баночками «Хайнц», — серьезно посоветовал Боб.

— Никогда, — столь же серьезно ответила Джилл.

— Дети должны есть то, что едим мы, — сказала Кара.

— Я считаю, это мы должны есть то, что едят дети, — сказал Боб.

— А я считаю, мы должны есть детей, — пробормотала Терри, но, к счастью, этого никто не услышал.

Вскоре Боб весьма неожиданно втянулся в спор о продолжительности грудного вскармливания. На одном этапе он даже начал яростно выступать против кормлений по требованию ребенка — по словам Боба, этот метод должен был вырастить поколение расхлябанных бездельников.

— Берегись, Боб, ты превращаешься в клингона. — Шуг увещевающе положил ладонь ему на плечо.

А что, если внутри Боба живет другой Боб — обычный человек, который станет учителем, когда вырастет? Который голосует за либералов и беспокоится о своей пенсии. Настоящий Боб, что в один прекрасный день сорвет маску фальшивого Боба и займет место в мире будильников, костюмов-троек и очередей в банке в обеденный перерыв.

— А десерт есть? — спросил Кевин, пытаясь не обращать внимания на неудобоваримую дискуссию о детском питании.

— Разумеется, — ответил Гильберт. — Вот! Я испек его раньше. Ха-ха!

И он поставил на стол блюдо с брауни, которые неожиданно оказались очень вкусными.

— Очень вкусно! — сказала я.

— О, спасибо, — ответил он, сжав мне руку. — Как мило с твоей стороны.