Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

Эффи находится в центре повествования одновременно как героиня описываемых событий и как рассказчик-сочинитель. До определенной степени она является отражением самой Аткинсон (которая в свое время училась в Университете Данди). Роман, таким образом, построен по так называемому принципу матрешки, рассказа в рассказе, где рассказчица, находясь во внешней, «обрамляющей» истории, рассказывает внутреннюю. Впрочем, дальнейшее чтение открывает всё новые слои повествования. Так как до возвращения на островок Эффи училась на факультете английской литературы и, в частности, брала курс писательского мастерства, история, которую она рассказывает матери, полна персонажей-писателей и сюжетов, ими созданных. В романе «Витающие в облаках» смешиваются самые, казалось бы, несмешиваемые жанры — детективная история, философская проза, женский роман, фэнтези и так далее, до бесконечности.

Аткинсон использует шутливую метапрозу для того, чтобы показать своим читателям власть слов над миром; события и описания не только кочуют с одного уровня повествования на другой, но и влияют на развитие главного сюжета. Эффи вздыхает, что слова нельзя есть, — и вскоре наблюдает, как приходится спасать старушку, случайно подавившуюся комом слов из особенно страстного романа о любви доктора и медсестры. А приехав в больницу на машине «скорой помощи», она натыкается на этих доктора и медсестру во плоти, в самом разгаре их бурного периода ухаживания. Слова в романе отказываются спокойно лежать на странице: они могут запросто застрять у вас в горле, а воображаемые герои любовной истории материализуются как сотрудники больницы, куда попадает Эффи. Более того, для того чтобы оживить мертвеца, достаточно найти роман, в котором он является главным персонажем, и сжечь страницу, описывающую его смерть. В то же время события, описанные Эффи, могут задним числом меняться в зависимости от реакции слушателя. Например, скучающая Нора заставляет дочь включить в сюжет романтический поцелуй с объектом ее страсти — но, к сожалению, любовная линия никуда не ведет и должна быть стерта. А услышав о смерти персонажа, к которому она привязалась, Нора возмущается: «Ты сказала, что это комический роман! Ты не имеешь права никого убивать!» — и добивается отмены неугодного ей сюжетного поворота. Начинающий писатель Кевин утверждает в беседе, что описанный в его книге дворец Калисферон «так же реален, как этот стол», — и совершенно не грешит против истины, ведь и этот стол, и сам Кевин, и пресловутый дворец — всего лишь плоды писательского воображения.

Как исчерпывающе показывают эти примеры, Аткинсон совершенно не стремится к какой-либо традиционной логичности сюжета — даже наоборот, сознательно работает против нее. Слушательница Нора неоднократно укоряет дочь за постмодернистскую структуру ее рассказа, возмущаясь, например, изобилием эпизодических персонажей, неясностью конфликтов, недостатком четких объяснений происходящего и, в одном случае, отклонением от законов жанра. Даже время в романе идет наперекосяк, то рывками, а то задом наперед: например, придя на семинар в двадцать минут третьего, через час Эффи обнаруживает, что уже двенадцать, а после семинара встречает однокурсницу и заканчивает разговор, который начнется лишь на следующий день. С одной стороны, это прием, разрешающий Аткинсон не объяснять те многочисленные совпадения, которыми наполнено повествование. С другой стороны, это осознанное экспериментирование со структурой произведения, заставляющее читателей задуматься о целях литературы: должен ли роман быть реалистичным и способен ли он правдиво воспроизвести окружающий мир?

В главе «Искусство структуралистской критики» обрывки нескончаемой лекции профессора Арчи Маккью содержат также и ключ к анализу произведения. В своей лекции Арчи обсуждает немиметическую литературу — произведения, которые не стремятся воспроизвести какое-то предположительно правдивое и целостное видение мира, а вместо этого фокусируются на самом акте письма как способном создавать свою собственную правду. В общем, как говорит Арчи, «возможно, что в задачи литературы не входит осмысление окружающего мира»: скорей, ее задачей является создание отдельной, по-своему целостной реальности.

Иными словами, в «Витающих в облаках» Аткинсон не предлагает своим читателям откровений, а приглашает их поиграть в слова. Как пишет Алекс Кларк в британской газете «Гардиан», этот роман является образцовым примером так называемой «shaggy dog story» (буквально: «история о лохматом псе») [86] Alex Clark. The Fragility of Goodness // The Guardian. 2001. March 10. . Термин «shaggy dog story» обозначает специально растянутую историю со многими отступлениями, несущественными деталями и разочаровывающим или бессмысленным концом; в оригинальных версиях такой истории сюжет был построен на длительных поисках лохматого пса. Не зря роман Аткинсон переполнен собаками и, более конкретно, потерявшимися собаками, которых необходимо найти. Одним из ключевых образов романа является желтый пес, сам по себе отсылка к известному роману Сименона, беспрепятственно путешествующий с одного уровня нарратива на другой: он то скачет по песку в любовных фантазиях Эффи, то появляется в детективном романе, который она пишет, то встречается героям в самых неожиданных ситуациях. Желтый пес, которого все ищут, используется как повторяющийся предлог для развития сюжета, как средство игривой имитации логической сюжетной линии.

И потому совершенно не случайно, что эпиграф к роману отсылает читателя к знаменитому диалогу об игре словами между Алисой и Шалтаем-Болтаем из «Алисы в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Как Алиса в книгах Льюиса Кэрролла, Эффи читает скучную книгу своего преподавателя, книгу без связного сюжета и четко очерченных персонажей «и, конечно, без картинок» — и сама оказывается в сказочном пространстве метафикции. Как Алиса, она отправляется в трудное путешествие по миру игры слов, литературных шуток и тонкой социальной сатиры, встречая на своем пути персонажей не менее забавных, невежливых и заставляющих задуматься, чем сказочные создания Кэрролла.

Тех же читателей, которым хочется более серьезных источников, Аткинсон отсылает к шекспировской «Буре», известной своей метатеатральностью. Герцог Просперо, главный герой «Бури», сам планирует и режиссирует события пьесы, придерживая некоторых персонажей за кулисами, а других выводя на авансцену для решающей встречи. Как и в пьесе Шекспира, в романе Аткинсон есть мать-волшебница: в начале она стоит на берегу острова со своей дочерью и всматривается в даль, а в конце — выбрасывает в воду последние вещи, связывающие ее с прошлым. Сама Эффи, таким образом, оказывается Мирандой, блуждающей в поисках своего принца Фердинанда. Фердинанд находится, но оказывается уголовником, только что вышедшим из заключения, и лишь в мечтах Эффи он идет босиком по пляжу вдоль кромки воды, повторяя действия своего шекспировского прототипа, выброшенного волнами на берег после кораблекрушения. А неуловимый желтый пес в это время, понятно, резвится в волнах, как мохнатый Ариэль.