Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

(Путь к сердцу Чика явно проходит по традиционным маршрутам.)

— А дальше — одно за другое. — Чик пожимает плечами. — Ей было одиноко, мне было одиноко. У нее никогда не было мужчины — непаханая борозда…

— Прелестно.

— Она была замужем за этим высохшим калекой. Такая хорошая женщина. Она первым делом сказала, что Бог меня любит. Но, думаю, под конец она поняла, что это не так. В пылу мы опрокинули пару банок варенья. Оно было повсюду. Осы бились в окна…

До меня доходит — очень-очень медленно.

— О господи, — говорю я Чику. — Вы мой отец?

Так я обретаю свое наследие, свою кровь. Моей матерью была моя мать. Моим отцом — мой отец.

В последний день зимы — то есть назавтра — мы спускаемся к берегу. Нора вытаскивает из кармана бриллианты — совершенно бесполезные — и швыряет в серый океан. Они со знойным шипением исчезают в воде.

— Скаженная, — говорит Чик, и я не могу не согласиться.

— Вот, — говорит Нора. — И делу конец.

— Ты обещала безумных женщин, запертых на чердаке.

— Одну безумную женщину. Я обещала только одну, и для нее не хватило места.

Я полагаю, что Эффи вполне сойдет за обещанную безумную женщину.

— Угу, — говорит Чик. — Она была совсем скаженная.

— Я могу добавить чердак, раз уж ты настаиваешь. — Разделавшись с рассказом, Нора явно пришла в хорошее настроение.

Но я решаю, что лучше оставить все как есть.

— Без чердака?

— Без чердака.

Подведем черту.

Лахлан в итоге не оставил по себе ничего, кроме долгов: все состояние Стюартов-Мюрреев заключалось в бриллиантах, которые теперь покоились на дне моря. Тело в Тее так и не нашли, но и Эффи больше не давала о себе знать.

Я не получила университетского диплома. Вместо этого мой новонайденный, нежданный-негаданный отец повез меня обратно в Данди за вещами. Боб в это время сдавал последнюю работу для финального экзамена (он получил диплом третьего класса, но сам не знал, как это ему удалось). Я не стала задерживаться, чтобы его увидеть.

Я недолго пожила у Чика — он снимал ужасную дыру на Пэдди-стрит, где нужно было вылезать из окна первого этажа, чтобы попасть в туалет на заднем дворе. Чик старался быть заботливым отцом — это заключалось в том, что он покупал мне рыбу с жареной картошкой и каждый раз, как закуривал, предлагал сигарету и мне. Вскоре я покинула Данди — вообще покинула север и уехала искать счастья в иных краях, — но по-прежнему поддерживала связь с Чиком и (к ярости Мойры) со «сраными сопляками», которые приходились мне единокровными братом и сестрой. Чик умер несколько лет назад, но я вспоминаю его с нежностью.

Именно Чик убедил Нору, что она может вернуться в мир живых и ей ничего не грозит. Она продолжила жизнь с той точки, в которой оборвала ее когда-то, стала «зрелой студенткой» университета и получила диплом морского биолога. Она вышла замуж за водолаза — вам будет приятно узнать, что он красивый. Он знает о той части ее жизни, когда она была убийцей, скрывающейся от закона. Они завели лодку под названием «Морская авантюра — 2» и худо-бедно живут на ней, скитаясь по тем частям света, где потеплее, словно парочка морских цыган. Так что у этой истории счастливый конец. Я редко вижу Нору, но это не страшно. Она — моя мать и для меня останется ею навеки.

Совсем недавно я снова побывала в Данди — мой поезд проехал по мосту под небом цвета Андреевского креста. Я видела пеньки, оставшиеся от опор несчастного творения Томаса Бауча [78] Имеется в виду мост через Тей, сваи которого остались после крушения и до сих пор торчат из воды. , и тюленей — они, пестрые, крапчатые, как дрозды-дерябы, загорали на песчаных отмелях посреди Тея, который сегодня принял цвет моря на Неаполитанской Ривьере. Данди изменился — и все же не изменился. В нем появились новые здания — центр современного искусства, большой синий медицинский институт, — а кое-какие старые исчезли, например Овергейт, Велгейтская лестница, а также дом на Пейтонс-лейн, где я когда-то жила с Бобом. Самый крупный заголовок газеты на лотке газетчика гласил: «ДАНДИЙСКАЯ РЕПТИЛИЯ СПАСЕНА!» — это доказывало, что местная пресса, как всегда, интересуется исключительно местными событиями.

Я пообедала в новом центре современного искусства, у окна с видом на Тей. Посетила кладбище Хауфф, купила себе чаю в магазине Брэйтуэйта и корзиночек в глазури с изображением папоротника у Гудфеллоу и Стивена. Побродила по территории университета. Конечно, Ватсона Гранта там уже не было. Эйлин ушла от него в 1973 году к любовнику, лихому военному летчику, чья часть стояла на аэродроме в Лухарсе. Годом позже Грант Ватсон объявил себя банкротом, был уволен с постоянной ставки преподавателя и провел некоторое время в лечебнице в Лиффе. Сейчас он тихо живет в Девоне и работает переплетчиком книг.

Доктора Херра тоже уже не было — он перебрался в Ланкастерский университет. А Мэгги Маккензи скончалась от тромба в мозгу через несколько минут после того, как я похлопала ее по руке и попрощалась с ней в палате Королевской больницы. Профессор Кузенс умер много лет назад, передав бразды правления кафедрой английского языка Кристоферу Пайку, который чудесным образом выздоровел.

Как ни странно, я снова повстречала Боба. В Данди я приехала не просто так, а в рамках своего рода турне. Ко всеобщему (и в первую очередь моему собственному) удивлению, я в конце концов стала писать детективные романы — «уютные», для робких читателей, которые не любят преступлений, связанных с городскими трущобами, компьютерами и сексом, а также для иностранцев, предпочитающих старомодные, колоритные английские детективы.

Я проводила встречу с читателями — их было немного — в книжном магазине Джеймса Тина на Хай-стрит. Посреди встречи я подняла глаза и увидела, что с улицы через стеклянную витрину на меня уставился, подобно любопытной рыбе в аквариуме, мужчина.

Я решила, что это какой-нибудь маньяк, и продолжала читать вслух отрывок из своего романа. Через несколько минут маньяк зашел в магазин и до конца встречи торчал за спинами слушателей, что меня весьма раздражало. Лишь после того, как я ответила на все обычные вопросы читателей, он — толстый, лысеющий, подозрительный на вид — заговорил со мной.

— Это по правде ты? — спросил он. К нему вернулся его природный гнусавый эссекский говор.

Это по правде была я, но был ли это по правде он? Кажется, да.

Мы договорились выпить кофе на следующий день в маленьком кафе на Перт-роуд. Боб теперь преподавал «современную политику и экономику» в гимназии Моргана. Двое детей, разведен, только что завел новую подругу (последние слова прозвучали смущенно). Средних лет, средне-счастлив, сутулится. «Что еще сказать? — Боб пожал плечами. — Многовато пью, многовато курю, стараюсь поменьше думать». Он засмеялся.