Андре Асиман - Зови меня своим именем

Он помнил.

— А что у тебя? — спросил я в ответ. — Какой момент?

— Тоже Рим. Как мы пели вместе до самого рассвета на площади Навона.

Я совершенно об этом забыл. Тот вечер не закончился просто неаполитанской песней. Группа молодых голландцев достала гитары и пела песни Битлз одну за другой, и все вокруг главного фонтана присоединились к ним, и мы тоже. Даже Данте показался вновь, и тоже запел на своем ломаном английском.

— Они пели нам серенады или я что-то путаю?

Он взглянул на меня в недоумении:

— Они пели серенады тебе… и ты был беспамятно пьян. В конце концов, ты взял у одного гитару, начал играть и вдруг ни с того ни с сего начал петь. Они все уставились на тебя. Даже наркоманы слушали тебя, как овцы — Генделя. Одна из голландских девушек совершенно потеряла голову. Ты хотел забрать ее в отель, и она была не против. Что за ночь… В итоге мы оказались на открытой террасе одного из закрытых кафе за площадью, каждый из нас буквально рухнул на стул. Только ты, я и девушка — мы наблюдали за рассветом, — он взглянул на меня. — И я рад, что ты пришел.

— Я тоже рад, что пришел.

— Можно, я задам тебе вопрос?

Почему это вдруг заставило меня нервничать?

— Давай.

— Ты бы повторил все это, если бы мог?

Я взглянул на него:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что. Просто ответь.

— Повторил бы я? В ту же секунду. Я выпил два и собираюсь заказать третий.

Он улыбнулся. Очевидно, настал мой черед задать такой же вопрос, но я решил не смущать его. Это был мой любимый Оливер: тот, кто думал, как и я.

— Видеть тебя сейчас, словно пробудиться от двадцатилетней комы. Ты оглядываешься и понимаешь, что твоя жена ушла от тебя, твои дети, чье детство ты совершенно упустил, выросли во взрослых мужчин, кто-то уже женился, твои родители умерли давным-давно, у тебя нет друзей, и это личико, глядящее на тебя через очки, принадлежит никому иному, как твоему внуку, приехавшему поприветствовать дедушку после долгого сна. Твое отражение в зеркале бледное, как лицо Рип ван Винкля. Но вот в чем загвоздка: ты все еще на двадцать лет моложе окружающих. Поэтому я могу быть двадцатичетырехлетним — в ту же секунду и я двадцатичетырехлетний. И если ты немного увеличишь срок, однажды я могу проснуться и окажусь моложе моего младшего сына.

— И что тогда это говорит о твоей жизни?

— Ее часть — всего лишь часть — была подобна коме, но я закрываю на это глаза, называя ее параллельной жизнью. Это звучит лучше. Проблема в том, что у большинства из нас не одна параллельная жизнь.

Возможно, это говорил в нем алкоголь, возможно, это была правда. Может, я не хотел говорить абстрактно, но я чувствовал, что обязан сказать это, потому что настал правильный момент, потому что это неожиданно озарило меня: почему я пришел. Я пришел, чтобы сказать:

— Ты единственный, с кем я хотел бы попрощаться перед смертью, потому что только тогда эта штука, которую я называю своей жизнью, приобретет смысл. И если я услышу, что ты умер, моя жизнь такой, какой я ее знаю, для того, кем я сейчас являюсь и говорю с тобой, перестанет существовать. Иногда мне в голову приходит эта ужасная картина, как я просыпаюсь в нашем доме в Б. и, глядя на море, слышу новость в шепоте волн: «Он умер прошлой ночью». Мы лишили себя столь многого. Это была кома. Завтра я вернусь к своей коме, а ты — к своей. Прости, я не хотел оскорбить… уверен, твоя жизнь вовсе не кома.

— Нет, параллельная жизнь.

Возможно, все горести, какие я только узнал в своей жизни, решили напомнить о себе именно в тот момент. Я должен был перебороть это. А если бы он их не заметил, тогда, возможно, у него не было к этому иммунитета.

Из прихоти я спросил, читал ли он когда-либо роман Томаса Харди «Любимая». Нет, он не читал. Этот роман о мужчине, полюбившем женщину. Они расстались, она умерла через несколько лет. Он приехал в ее дом и встретил там ее дочь, которую полюбил.

— Происходят ли эти вещи сами по себе, или нужны целые поколения, чтоб расставить все по своим местам?

— Я бы не хотел, чтобы один из моих сыновей оказался в твоей постели, разве только один из твоих сыновей, если они у тебя будут, окажется в постели одного из моих.

Мы рассмеялись.

— Вообще-то, я думал о наших отцах.

Он ненадолго задумался и улыбнулся.

— Я не хочу однажды получить письмо от твоего сына с плохими новостями: « К слову, высылаю вам также почтовую открытку в рамке, отец просил вернуть ее вам ». На которое я не хочу отвечать чем-то вроде: « Вы можете приехать в любое удобное время, я уверен, ваш отец хотел бы, чтобы вы остановились в его комнате ». Пообещай, что этого не случится.

— Обещаю.

— Что ты написал с обратной стороны?

— Это будет сюрприз.

— Я слишком стар для сюрпризов. К тому же сюрприз всегда стоит у той грани, что может сделать больно. Я не хочу испытывать боль… не из-за тебя. Скажи мне.

— Всего пару слов.

— Дай угадаю: если не позже, то когда ?

— Два слова, я же сказал. К тому же, это было бы жестоко.

Я немного подумал:

— Сдаюсь.

— Cor cordium , сердце сердец. Я никогда и никому не говорил ничего более правдивого в жизни, — я уставился на него. Как хорошо, что мы были в публичном месте. — Нам пора закругляться.

Он потянулся за своим плащом, сложенным на сиденье рядом, и начал собираться.

Я хотел проводить его на улицу и, замерев у выхода, смотреть ему вслед. В любой момент мы могли попрощаться. Неожиданно часть моей жизни должны были забрать у меня навсегда.

— Предположим, я провожу тебя до машины, — сказал я.

— Предположим, ты согласился на ужин.

— Предположим, я согласился.

Снаружи давно стемнело. Мне нравились покой и тишина за городом с этими розовыми отблесками солнца на вершинах гор и темной вихляющей рекой. «Пригород Оливера», — подумал я. Пестрая россыпь огоньков на противоположном берегу отражалась в воде, напоминая «Звездную ночь над Роной» Ван Гога. Самое начало осени, самое начало учебного года, настоящее бабье лето, и, как всегда бывает в сумерках бабьего лета, в воздухе кружится запах неоконченных летних дел, незаконченных домашних заданий и вечная иллюзия четвертого летнего месяца впереди — она исчезала не раньше захода солнца.

Я попытался представить его счастливую семью: мальчики заняты домашней работой или усталые и угрюмые после поздней практики возвращаются домой в обязательно грязных ботинках — каждое клише пронеслось в моей голове. « Это человек, в чьем доме я останавливался, когда жил в Италии , — сказал бы он и получил в ответ фырканье от двух юнцов, которым дела нет до человека из Италии или дома в Италии, но которые бы определенно впали в шок, скажи он другое. — О, и кстати, когда этому человеку было примерно столько же лет, сколько вам, он проводил почти все свободное время по утрам за аранжировкой ”Семь последних слов Спасителя на Кресте”, а каждую ночь пробирался ко мне в комнату, и мы трахались до потери сознания. Так что пожмите руки и будьте милыми ».