Людмила Петрушевская - Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни [сборник]

Не раздумывая, схватил телефон, – я боялся думать, знал, что запросто смогу найти дюжину логично ловких причин не звонить, не звонить сейчас, собраться с мыслями и позвонить потом. Все я знал – именно этими отполированными до блеска аргументами, скользкими, как морская галька, мелкая и звонкая, я научился мастерски ловко засыпать свою совесть. Закапывать, с горкой. Из телефона поплыли длинные гудки. Никто не брал трубку. Я ждал. Не включился неизбежный автоответчик. Я ждал. Гудки плыли и плыли. Безнадежно уносились в пустоту, словно я звонил в открытый космос.

Я брел по белому от зноя и пыли Пафосу. Покатая улица в трещинах с пучками желтой травы, спотыкаясь, спускалась к морю. Линялое, неподвижное и светло-серое, оно напоминало кровельную жесть. Справа виднелся приземистый отель, тоже скучный, похожий на недавно отремонтированный барак, перед ним толпились мелкие лавки с туристским хламом. Шляпы из соломы, майки, открытки. Развешенные, как для просушки, солнечные очки стреляли меткими зайчиками по неведомым мне мишеням. Покупателей не было, прохожих тоже. У тумбы с драными, выгоревшими афишами, в куцей фиолетовой тени, высунув розовый язык, спала рыжая собака. Пот противно стекал по спине, но куртку я так и не снял, моя рука сжимала теплое липкое горлышко бутылки с местным коньяком.

Вышел на безлюдный пляж, кое-где на лежаках коптились неподвижные тела разной степени прожаренности. Справа виднелись невысокие скалы, там кончался песок и начинался дикий берег, утыканный красноватыми камнями почти марсианского вида. Нутро мое постепенно заполняла липкая и тяжелая, как черный жирный дым, пустота. Я шел и шел, пока убогая цивилизация за моей спиной не скрылась из виду.

Три часа назад я прилетел, добежал до стоянки, взял такси. Все делал спешно, почти судорожно, словно боясь куда-то не успеть. Дом на горе был заколочен, бассейн затянут седым брезентом. На заборе висела яичного цвета доска с надписью «Продается!», тут же телефон агента. Агент оказался женщиной с театральными бровями, выведенными жирной сажей. На агенте был чуть ли не кримпленовый брючный костюм такого же яичного цвета, что и ее объявление о продаже.

Женщина появилась почти молниеносно, точно пряталась за углом. Подъехала на белом «Мерседесе», древнем, примерно моего возраста. С тем же смешным акцентом, но на куда более приличном английском, чем у таксиста, она скороговоркой произнесла заученный текст про гостеприимство киприотов, про Венеру и ее грот, про солнце и море, про невероятно гуманные цены на все, включая недвижимость. Под конец, жестом фокусника, извлекла откуда-то бутылку местного коньяка и сунула мне в немые руки. Короткое вступление заняло минут пять. Не останавливаясь, она перешла к основной части – продаже.

Мне все-таки удалось ее перебить. Она замолчала, сразу как-то постарела, стала еще меньше ростом. Я повторил, хотел что-то добавить для убедительности. Она молча вынула из желтой сумки круглые, как колеса, солнечные очки, надела. Дважды отразилось мое нелепое лицо, изогнутое, как в объективе «рыбий глаз». Мы стояли у забора, указательным пальцем она поправила доску «Продается!». Потом начала говорить, но другим голосом, низким и монотонным, таким в фильмах вещают медиумы. Ее глаз я не видел, только свое отражение.

Венька умер от рака печени. Наверное, это называется цирроз, не знаю, она сказала рак. Он отказался от лечения, после диагноза переехал сюда, – она кивнула за забор. К родителям. Через месяц после похорон скончалась его мать. Тетя Люся. Умерла во сне, в кресле перед телевизором. Дядя Слава лег спать, а она так и просидела мертвая до утра перед включенным телевизором, настроенным на Первый канал российского телевидения. Сам дядя Слава умер совсем недавно, два месяца назад. Его сожгли – он так просил, – пепел развеяли над морем. Она говорила еще что-то, но я уже не понимал ни слова. Я повернулся и пошел в сторону моря.

Я забрался на коричневый валун, похожий на пьющего бизона. Залез на самую холку, задыхаясь, содрал с себя куртку, стянул мокрую рубаху. Горло мне свела судорога, я сипло втягивал воздух, горько-соленую вонь сырых водорослей, гниющих на камнях. Вдруг ясно-ясно вспомнил последний разговор с дядей Славой, наш самый последний разговор. В каждом слове внезапно проявился скрытый смысл, чуть ли не пророчество. Как же я тогда ничего не понял? Ведь так ясно!

Я опустился, камень был теплым, как человеческая плоть. Скрутил пробку, запрокинув голову, начал глотать коньяк. Нагретое пойло мешалось со слезами, я давился, но пил. Липкие струи щекотно стекали по шее, капали на грудь, на джинсы. Внизу, шипя пеной, равнодушно ворчало Средиземное море. Море, в котором нам так и не удалось поплавать с аквалангами, не получилось поохотиться на макрель. Море, в котором он растворился. Горизонт потемнел, постепенно исчезла граница между водой и небом, теперь уже было не разобрать, где кончается мир земной и начинается мир небесный.

Тогда дядя Слава мне сказал: «Не благодари меня. Я не сделал для тебя ничего особенного. Ты бы сам поступил точно так же. Может быть, в этом и есть смысл жизни – помочь друг другу с наименьшими потерями добраться до кладбища, а?»

С раннего детства знала, что жизнь моя будет посвящена Слову, а следовательно, и Смыслу. Только Слово дает силы не останавливаться. И только Словом можно излечить отчаявшегося. В любой ситуации заложен глубокий смысл, никогда не поздно найти его и пойти совершенно новым путем и в творчестве, и в переживаниях. Самые верные мои спутники – книги. Те, что наполняли мою жизнь, делая из меня человека. И те, что живут во мне и рвутся наружу.

Человек человеку – кто? Как найти ответ? Иногда кажется: человек человеку – пустота. Мы ежедневно проходим мимо сотен, тысяч людей, не видя их и стараясь быть невидимками для окружающих. В миллионных городах мы – потерянные одиночки. Мы готовы умереть от жажды, находясь в полноводном потоке. И как чудо воспринимается появление в твоей жизни человека. Так и возник в моей жизни человек, имя которого я здесь обозначу лишь буквами Н. Н. Мы встретились по делу. Я на несколько дней прилетела в Москву и хотела решить один важный тогда для меня вопрос. Мы обменялись адресами, договорились списаться. Началась наша переписка, которая длилась немногим более года. Мы писали письма ежедневно, иногда даже два или три письма в день. Ах, какой у меня был замечательный собеседник! Ученый, литератор, писатель. Мы были людьми одного поколения и понимали любой намек, любую недосказанность, любой мельчайший оттенок смысла! Как-то, почти в самом начале переписки, мы вместе решили, что вот бы здорово начать вспоминать какие-то моменты жизни, которые память запрятала на самое глубокое дно. Вдруг выплывут, если болтать в письмах «свободно и раскованно»? «Из этих всплывших воспоминаний огромная книга может получиться, – так мы писали друг другу – И название у этой книги пусть будет «Не помню!».