Алексей Яковлев - Внутренние новеллы

ГМ

Писатели злой народ. Это широко известно. Пишут о том, чего сами терпеть не могут. Хармс — о детях, Чехов — о провинции, Полевой — о настоящем человеке.

Больше всего писатели не любят себе подобных, тех, которые тоже выпускают книги и раздают автографы на презентации. Всякий писатель горит внутри ревностью Иеговы, вот только не может извергнуть на головы читателей, изменяющих ему с другими авторами, серный огонь или устроить потоп. И слава богу! А то бы ни одного читателя не осталось.

Писатели бывают молодые, состоявшиеся и хорошие. О последних умолчим, дело темное, лишний раз доказывающее иллюзорную природу мира. Если писателя не печатают, то он всю жизнь остается молодым, правда иногда, после смерти, открывается, что он хороший. Тяжелее всего состоявшимся, которые точно знают, чего стоят, и ясно понимают, что выше головы не прыгнуть.

Писатель, о котором пойдет речь, был как раз-таки из состоявшихся. Жил в Новосибирске и назывался Гм Попов. Он начинал печататься в те далекие времена, когда на обложках книг вместо полного имени указывали инициалы автора — Нгоголь, Ас Пушкин, Ландреев, Эхемингуэй, трудноузнаваемые Эпо, Иво и Эсю, а также братья-близнецы Гманн и Тманн, украшали советские библиотеки, в которых Гм занимал свое скромное натруженное место.

Конечно, его раздражали молодые. Они перли в литературу, как в переполненный трамвай, прямо с улицы: Дяденька, а можно я тут постою рядом? Дяденька, а передайте кондуктору рекомендацию на вступление в Союз! А поменяемся местами? А вам слазить не пора? И т. д.

С другой стороны, была и от них польза. Сгонять молодого за бутылкой, помацать лохматую поэтессу, выудить из незрелой писанины интересный сюжет. Гм легко соглашался возглавить жюри очередного конкурса молодых талантов, проходивших во всей Сибири. Возвышался во главе стола, как дед Мазай, прикидывая, утопить этого зайца или еще подергать за ушки? Чаще всего они сами тонули в житейской мути. Но попадались и бронебойные графоманы, которых хоть веслом по голове бей — на следующий год опять выныривают с листочками в зубах. И гребут, гребут к твердому берегу читабельности.

Коллег, членов СП, Гм делил на настоящих и нестоящих. Профессиональный юмор. Молодежь к нему тянулась, принимая цинизм за искренность.

Однако и на старуху бывает порнуха. И у самых прожженых есть в душе островки, где цветут ромашки. На очередном ристалище надежд, кажется, в Томске, перед мэтрами объявилась пара юных балбесов без страха и трепета.

«Здравствуйте, товарищи писатели уцененной литературы!» — громко сказал один, а второй подхватил. — «Мы принесли рукопись, чтобы вам было чему завидовать.»

Хамили по-черному и мгновенно допекли нестоящих членов. Кто-то чуть ли не в милицию начал звонить.

Гм улыбался, наблюдая балаган, редкий в этих стенах. Что балбесам ничего не светит на литературной поляне, он понял сразу, как только пробежал рукопись по диагонали. Там рассказывалось про дурдом и о том, как весело скрываться «под хрустящим крылом психиатра от службы в адах Вооруженных сил». Никаких шансов. Перестройка шагала семимильно, и куски реальности уже выходили из-под контроля, но армия — это было святое. Только в прогрессивных издательствах допускали иногда публицистические этюды на тему «дедовщины», которая на вкус Гм, отслужившего в свое время три года, была пошлой выдумкой журналистов.

Но дело не в этом. Балбесы писали не то, что бы хорошо, но ярко, при этом, не имели шансов, даже гипотетически. Значит, можно было с ними позабавиться. Да, и за коньяком в гостиничный буфет они бегали не хуже других, когда Гм барским жестом доставал очередную четвертную. В ту ночь деньги пропивались как-то особенно лихо.

Белый аист нарезал четвертый круг над прокуренным номером (маститые+балбесы+юная сказочница без лифчика под блузкой), когда местный фантаст, крякнув, достал из портфеля своё — папку с только что законченным романом. Фантаст был читабелен, эпигонствовал за Стругацкими и переводился на языки братских стран, но Гм не переносил его физиологически, из-за неопрятной лысины и тяжелой серьезности, которую фантаст сохранял, даже блюя с перепоя.

Однако фантасту им была давно обещана протекция в ленинградском журнале. Гм вообще обещал много и с удовольствием. Ему нравилось смотреть, как глупеют лица обнадеженных. Вот и сейчас он изобразил кулаком правой руки жест стопроцентной гарантии, глядя через плечо визави на сомлевшую юную сказочницу, и прикидывал, стоит ли оно того?

Он думал прийти к окончательному решению, когда спровадит гостей, но балбесы вдруг поднялись со словами, что им пора (никто не возражал), а тело они забирают с собой, потому что так надо. Гм слегка опешил. Председатель местного отделения, стихотворец и простая душа, грубовато ответил балбесам, что без них как-нибудь разберутся. На что они нахально спросили, нужно ли уведомить администрацию гостиницы о бесчувственно пьяной девушке, которая остается в номере таком-то до утра? Умный Гм не дал простой душе устроить драку и, наблюдая эвакуацию сказочницы в неизвестном направлении, представлял на разные лады, как распорядятся балбесы свой добычей.

А через полчаса обнаружилось, что они и коньяк сперли, две из последних четырех бутылок. Эту пьянку определенно стоило завершить на высокой ноте. Гм усадил коллег в такси, а сам остался на перекрестке созерцателем ночи. Осенняя улица золотилась фонарями. Поблескивали лужи на трамвайных путях. И сам трамвай очень кстати, громыхая, ковылял со стороны вокзала. Гм восхитился отзывчивостью мира, расстегнул плащ, занял удобную позицию в метре от рельсов.

Трамвай задержался на светофоре. Зевающая вагоновожатая, увидев одинокую длинную фигуру, вопросительно полуоткрыла переднюю дверь. Он помотал головой и хищно улыбнулся. Поворотом ручки женщина вернула дверь на место. Мигнул зеленый. Трамвай стал приближаться, набирая ночную скорость, дыша перегаром машинного масла.

Гм считал про себя: три, два, один…Пуск! — закричал он во весь голос и метнул фантастический роман — из-за пазухи прямо под колеса. Папка упала, как надо, и была разрезана точно пополам. Гм немного потанцевал, улюлюкая по-индейски, на шпалах, в вихре обрывков романа. Колеса хорошо его покромсали. По дороге в гостиницу он убеждал себя, что признателен балбесам за избавление от банальности.

Он любил путешествовать, разумеется. Александр Грин, зов океана, Кон-Тики. Выучился на гидролога и узнал, что научные плавания — зеленая тоска. Открыл для себя езду в незнаемое, которая вознаграждалась несравнимо. К концу семидесятых стал безгранично выездным и за десять лет объехал полмира в качестве голубя советской литературы.