Елена Артамонова - Исповедь Дракулы

– Я непременно учту пожелания и немедленно приступлю к работе. Долг поэта – разоблачать зло. Посмотрим, о чем идет речь, – стихотворец погрузился в чтение, но вскоре поднял взгляд на монаха. – Забавно, не далее, как на прошлой неделе, мне попалась хроника, повествующая о жившем еще в десятом веке майнцком епископе Гаттоне, который как-то раз созвал на пир нищих и сжег их, дабы избавить голодранцев от нужды, а страну от бродяг. Дракула не оригинален в своих подходах.

– Мне так же встречались в литературе истории о знатных феодалах, поступавших аналогичным образом. Этот способ, говоря между нами, жесткое, но эффективное средство избавиться от попрошаек.

– Или бродячий сюжет.

– Неужели для тебя, драгоценнейший господин Бехайм, имеет такое значение, сжег на самом деле валашский воевода нищих или нет?!

– Ни малейшего! – с излишней поспешностью заверил придворный поэт, опасаясь, что его несвоевременные литературные изыскания могут повлиять на размер гонорара. – Думаю, начать поэму можно так: «В стихах поведать я готов о злобнейшем из воевод, терзавшем люто свой народ всегда и повсеместно. С тех пор, как мир был сотворен, злодей и изверг всех времен он худший, как известно…»

Импровизация понравилась монаху.

– Недурно. Думаю, следует продолжать в том же духе. Бог в помощь, – как по мановению волшебной палочки, из складок рясы брата Якова возник тугой кошель, наполненный золотыми монетами. – Это только задаток, драгоценнейший господин Бехайм. До тебя, конечно же, дошла молва о том, как щедр наш любимый король. Если поэма понравится его величеству, он оценит ее по заслугам.

Беседа снова перешла на общие темы, а вскоре брат Яков стал прощаться. Стихотворец и монах расстались. Невзрачный служитель церкви растворился в толпе, а Михаэль Бехайм, по привычке грызя перо, зачитывался переданным ему документом – тем самым доносом, что когда-то писали в сумрачной келье брат Яков и Томаш Бакоц. Конечно, в тексте встречалось слишком много цифр, которые никак не вязались с поэзией, но в целом это было законченное произведение, каждый эпизод которого достаточно было переложить в стихотворный размер, ничего при этом не меняя. Наконец, закончив чтение, поэт схватил новое перо и начал с лихорадочной поспешностью записывать пришедшие на ум строфы…

Прежде боль заглушала отвращение. Прежде стремление выжить затмевало все чувства и мысли. Прежде он не рассчитывал на то, что для него наступит завтра. А потом жизнь начала возвращаться…

Влад не мог сказать, сколько времени находился между жизнью и смертью, окунувшись в мир бредовых видений, но теперь, когда страдания немного отступили, когда он научился кое-как проглатывать жидкую похлебку, теперь пришло отвращение. Счастье, что в тюрьме не было ни кусочка зеркального стекла – созерцание собственного лица превратилось бы для узника в невыносимую пытку. В детстве, в турецком плену он с ужасом представлял, как его лишают зрения, но со временем страх стать калекой пропал, позже ему никогда не приходили в голову подобные мысли. А ныне, ощупывая свое лицо, он готов был выть от отчаянья. Палач лишил его верхних зубов, превратив рот в сплошную рану, от этого нижняя губа вывернулась и растянулась, челюсть резко выступила вперед, а под носом образовался провал, который немного маскировали усы. Дракула не хотел повторять эти исследования, но руки сами вновь и вновь тянулись к лицу, ощупывая его. По воле Матьяша князь Валахии стал жалким калекой, лишившимся способности говорить. Дракула сознавал, что вряд ли выйдет из тюрьмы, но даже здесь, в застенках, где его видели только тюремщики да наглые тощие крысы, он не мог без содрогания думать о случившихся переменах. Физический недостаток подтачивал душу, превращая ее в гнилую тряпку. Дух сильнее тела, но именно несовершенство телесной оболочки лишало сил, повергая в бездну отчаянья. Иногда узника посещала трусливая грешная мысль – если бы он сделал то, что совершила лишившая себя жизни Лидия, то хотя бы перестал раз за разом ощупывать свое искалеченное лицо…

Скрежет ключа в замочной скважине давно стал привычным звуком, внушавшим уже не страх, как вначале, а тоскливое тягостное чувство, желание чтобы скорее кончилось все. В камеру вошли люди – Бакоц в сопровождении нескольких тюремщиков. Взгляд чиновника был насмешливым, и Дракула почувствовал, как в душу возвращается злость, а вместе с ней и сила. Его возмутила бесцеремонность Бакоца, и он подумал, что сможет сбить его с ног, а если повезет, то и сломать шею, если, конечно, чиновник совершит ошибку и, отделившись от охранников, сделает шаг вперед. За это удовольствие узник заплатил бы быстрой смертью, что само по себе уже было бы наградой. Но Томаш Бакоц, вопреки обычной своей привычке, не сделал ни шага вперед, а, откашлявшись, заговорил отчетливо и торжественно:

– Ладислаус Дракула, после тщательного и всестороннего расследования твоя вина была доказана. Государственная измена и разбойные нападения на землю Трансильвании, отягченные ужасающими злодеяниями против ее населения должны караться смертью, но великодушие его величества, короля Венгрии Матьяша I, не знает границ, а потому он заменил положенную в таком случае смертную казнь пожизненным заключением. Ты умрешь в тюрьме – таково решение короля.

У него в руках не было даже листка бумаги. Похоже, Бакоц импровизировал, говорил, что придет на ум. Люди короля творили грязное дело, в котором не должны были фигурировать никакие бумаги, – Матьяш был слишком осторожен, чтобы где-то оставить свою подпись.

– Признаешь ли ты себя виновным или хочешь сказать что-либо в свое оправдание? – в голосе Бакоца звучала нескрываемая издевка.

Дракула молчал. Даже если бы он мог говорить, то не произнес бы ни слова, но если бы Бакоц сделал хоть полшага вперед, Влад сумел бы убить его. Вскоре чиновник ушел, а два тюремщика подхватили узника под руки и потащили из камеры. Впереди ждала дорога в новую тюрьму.

Солнечный свет стал настоящим подарком, – Влад уже не надеялся увидеть его вновь. Но он слепил глаза, – долгие месяцы узник жил в полутьме и видел разве что яркие всполохи факелов. От свежего воздуха, который хотелось пить как ключевую воду, кружилась голова и слабели колени. Дракула почти не мог идти, его волокли по двору какого-то дворца, под ногами виднелись пыльные, затоптанные травинки. Путешествие оказалось коротким, – крытый возок уже ждал у ворот. Оконце было заделано досками, но все же сквозь щели удавалось разглядеть небо, иногда – верхушки деревьев. Тюремщики были бдительны, цепи – прочны, и потому Влад сразу же вынужден был оставить шальную, всколыхнувшую душу мысль о побеге. Оставалось только устроиться на сиденьи так, чтобы не выпускать из вида небо и обрывки плывущего за окном пейзажа.