Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Родриго Пола осушил седьмой бокал «дайкири» и обежал взглядом гостиную; с какой-то особенной ясностью он улавливал ту музыку благополучия и изысканности, которая воплощалась в каждом дымке сигареты, во всех этих пепельных нимбах, осенявших головы. Кровь его волновало одно слово: успех. Перед его мысленным взором сверкала каждая буква в отдельности: у, эс, пэ, е, ха. Он взял еще бокал «дайкири». Нужно было заклясть это слово. И нужно было что-то еще. Ему хотелось заглянуть в себя самого своими утомленными и воспаленными глазами, хотелось объясниться с самим собой. И что-то еще. Дело было не просто в том, чтобы превратить ничто в нечто. Пола, разговаривая сам с собой, повторял открывшуюся ему истину: надо рассеять, как дым, превратить нечто в ничто. Он бросил бокал на ковер и подошел к Бобо.

— Надо поднять тонус. Я покажу один номер.

— Ш-ш-ш! — Бобо приложил палец к влажным губам и, чтобы привлечь внимание гостей, затрубил в кулак.

Родриго очертя голову пустился гаерничать. Люди встали с диванов и пуфов и столпились вокруг комедианта. Номер всегда пользовался большим успехом — и среди школьных товарищей Родриго, и у посетителей одной таверны, где он его недавно показывал. Это была пародия на фицпатриковские описания путешествий:

— А теперь мы прибываем в мексиканскую Венецию, в плавучие сады Чучемерико. Черт возьми! Какая блондинка плывет на этом каноэ, украшенном цветами! Эй, красавица, не возьмешь ли нас с собой?

Люди разошлись и расселись по своим местам; возобновили прерванные разговоры, потянулись за сигаретами.

— А теперь перед нами знаменитый музыкант, поэт и безумец, который расскажет нам, как родились его песни…

Пола скривил лицо и втянул щеки, собираясь передразнивать Агустина Лару. И тут он увидел лица тех немногих приглашенных, которые еще обращали на него внимание — без особого интереса, как смотрят на дождь, выпуская дым изо рта и думая о чем-то своем, — и только одну улыбку. Он дорого заплатил бы, чтобы не видеть ее: это была улыбка Нормы. Пимпинела что-то шепнула ей, и обе отошли в сторону. Родриго с перекошенным лицом и втянутыми щеками не открывал рта. Остаток группы рассеялся, и Родриго, стоявший теперь один посреди гостиной, где его то и дело толкали сновавшие официанты, которых подгонял Бобо, стараясь восстановить оживление, запел, как во сне, уставившись на ковер:

— Святая, моя святая…

В гостиную вошел пьяный Пако Делькинто с взъерошенными седыми волосами, в клетчатой рубашке и желтых ботинках, типичный представитель богемы, журналист, художник и участник велогонок в Бахио, где он занял двадцатое место. Его сопровождала женщина с неподвижным, пустым взглядом и нечесаной гривой, из тех, какие называют экзистенциалистскими, в стиле Жюльетты Греко.

— Avanti [39], Делькинто! — завопил Бобо, спускаясь с лестницы, откуда он обозревал гостиную, как с бельведера. — Теперь не соскучимся! Вот единственный мексиканец, который понимает, что необходимо создать у нас комедийную атмосферу, единственный подлинный буффон в достославной столице Мехико!

— Литература, добродетели, всевозможные занятия, подарки, удовольствия, бессмертная весна и ее приметы! — заорал Делькинто, кривляясь, как клоун.

— …выдающиеся правительство, религия и государство!.. — подхватил, умирая со смеху, Бобо.

— …и нефтяные месторождения, черт… — добавила графиня, давясь икрой.

Жюльетта, не раскрывая рта, смотрела на всех трех с глубоким презрением.

— Долой общество! — крикнул Делькинто, взобравшись на софу. — Если бы кто-нибудь захотел писать о нас, ему бы пришлось калькировать нас с оборотной стороны; мы калька с кальки, крах машинописи, двадцатая копия с копирки! Вот что такое творческий, самобытный, великолепный мексиканизм! У-у-у-у, все мы присасываемся, как моллюски, к своей работенке и своим tics [40], которые не дорастают до пороков, а толкуем о мексиканизме, парагваизме, гондурасизме! Художники всех стран, соединяйтесь: вам нечего терять, кроме своего таланта! Oh, Barbara, quelle connerie la guerre! [41]О чем ты думаешь, нежная Филис?..

Женщина, которую он окликнул, сохраняла негодующее молчание, только подняла брови, густые брови над глазами тараканьего цвета. Белые носки ей очень шли в этот вечер. Бернардито Сюпрату на минуту подумал, что нашел себе спутницу жизни.

Графиня, снова присоединившись к своей группе, взяла еще одну тарелочку икры и бисквиты.

— Эваристо получает шестьсот песо в месяц, вот и все наши доходы. Я кое-как выхожу из положения благодаря этим приемам. Но в один прекрасный день мне придется пойти на панель, чтобы как-то прожить.

— Что за дурной вкус пригласить Делькинто! — проронил Гус.

— Не устроить ли нам в субботу коктейль у меня? — спросила Шарлотта, но, поймав взгляд Вампы, который, по-видимому, отвергал субботние вечера как время коллективных возлияний мелкой буржуазии, поспешила добавить: — Или лучше в следующий вторник. Ты, Гус, просмотри списки пассажиров, прибывающих из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, нет ли там какой-нибудь знаменитости. А ты, принц, одолжи мне фамильную печатку для приглашений. За дело! Чтобы убить скуку, сейчас же начнем звонить друзьям. Подумать только, я сегодня не плакала, чтобы быть красивой! Это здесь-то!

Жюльетта села на пол и закатила глаза. Делькинто делал ерши. Сюпрату не без робости подошел к жгучей брюнетке в белых носочках.

— Ah, que vous êtes jeune et que vous êtes femme… [42]

— Пошли вы на…

Старый художник обхаживал одну из сеньорит в очках: «Как видно, вы в плену буржуазных условностей. Было бы обидно, если бы ваш талант задушила обывательщина… Вы рождены для искусства… приходите ко мне. Вот моя визитная карточка…», — а Эстевес тем временем спрашивал на ухо Тортосу: «Почему мексиканец печален?», — а Мануэль Самокона собирался спасать, спасать и брал за плечи Бобо: «Общество, где вместо стихов читают только рекламу, вменяющую в обязанность пользоваться таким-то средством от пота под угрозой потерять жениха, или делать хлорофильные полосканья под угрозой лишиться популярности, такое общество не может не стоять на краю пропасти. Как можно в этом обществе чувствовать космический ужас? Как можно избежать скуки, неотделимой от коллективной безопасности? Парадокс, метафора, образ, какими опасностями вы чреваты!». — Романист-почвенник объяснял графине, которая теперь жадно поглощала жареный картофель: «За Апатитланом тянется сухая равнина, а затем вы поднимаетесь к Сан-Танкредо-де-лос-Рейес. Там и небо вроде бы ниже, и люди унылые. Земля ничего не дает, одни кактусы, кругом пустыня. А вдали можно различить индейцев, которые спускаются с гор, неся мачете, как знамена. Это я знаю не понаслышке, сам видел. А дальше дорога идет круто вниз, и начинает чувствоваться жара. Мы приближаемся к Чимальпапану, где уже растет трава и где правительство решило построить плотину. Там живут Атолоты, шайка касиков, которые разоряют округу и умыкают самых красивых женщин. Помню…», — а Лопес Уилсон потчевал рассуждениями о диалектике скептически слушавшего его принца Вампу: «В марксизме вы нашли бы кое-что интересное для вас».