Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Лалли, любовница Бобо, ворвалась в гостиную в сопровождении пяти бонгосеро.

— Suivez moi! — кричала она им. — Je suis le péché! [43]

Изумительная, восхитительная Лалли, женщина-спрут, в своем неизменном черном саване, контрастировавшем с ее белыми волосами и белой кожей, почти прозрачной, как засушенный алькатрас, звучно поцеловала Бобо, согнала с эстрады декламаторшу и водворила на ее место бонгосеро.

— Торжество Переса Прадо над музами! А ну, давайте, ребята, я отколю коленце!

Для меня всегда ночь (говорила про себя Ортенсия Чакон), а я хотела бы ощущать, что он здесь, не только по его дыханию. Мне это меньше всего нужно, — улыбнулась она, — и в то же время мне больше всего хотелось бы иметь эту возможность, не как природную особенность, а как дар, обретенный на один-единственный час. Потом она провела руками по смятым простыням, ища подушечками пальцев теплую, чуть влажную вмятину, где недавно лежал Федерико Роблес.

Так прошло несколько минут, долгих как часы. Она думала о том, что только усталость указывает ей время — когда спать, когда просыпаться и когда — это всегда было лучше всего — ждать: тянуло вечерней прохладой, сильнее чувствовался запах бензина, к которому примешивался запах детей, когда они выходили из школы напротив, и их, казалось бы, невнятный гомон расчленялся в ушах Ортенсии на отчетливые слова: хоть она и не слушала их, она их понимала, домысливала; ее обоняние улавливало и сладкий запах тянучек, которые продавали детям, и запахи мыла и мочала, доносившиеся из бакалейной лавки на первом этаже. Потом она нюхала простыни и пыталась воссоздать тело Федерико. Водя пальцем по полотну, она обозначала глаза, рот, шею, руки, ноги и, ложась на белую тень, обнимала ее и говорила, всегда молча: я жду тебя, потому что ты потребовал этого от меня и я сама всегда хотела этого, и ничего другого. Нет, не темнота заставляет меня ждать: темнота лишь увенчивает мое страстное ожидание, а с тобой все мое существо перестает чувствовать себя ущербным и обреченным на жизнь во мраке, беспросветном мраке, как вначале.

— Как упоительно, Пьеро, хм-м-м-м-м!

Все были в сборе, когда в дом, расположенный в районе Наварте, где стены были украшены картинами Руано Льописа, изображающими сцены боя быков, а с концертного пианино свешивалась манильская шаль, вошел Федерико Роблес. Вошел, как обычно, словно надвигаясь на противника, медленно, но неотвратимо, как выстрел, слегка нагнув голову индейского типа с бритыми висками и помахивая рукой в ответ на приветствия. Только перед виски с содовой он останавливался и выпрямлялся.

— Нет, если не пустишь пыль в глаза — не создашь ощутимого впечатления прогресса, а без этого не будет иностранных капиталовложений. Какие фотографии помещает многотиражный американский журнал? Не фотографии сточных труб, мостовых или электрических фонарей — этим никого не удивишь. Он помещает фотографии огромных зданий, роскошных автострад, отелей, фасадов больниц, даже если внутри нет ни одной койки. В общем, чего-нибудь такого, на чем лежит отпечаток элегантности и прогресса и что красиво выглядит в кодахроме, верно? И то же самое видит американский бизнесмен, вкладывающий капитал…

— …послушай, Пепе; все продумано. За бесценок покупаются земли, мы все их покупаем. Потом ты тихохонько ждешь год-другой, и вдруг правительство открывает, что там рай земной, говорит о природных красотах Мексики, и пошло: шоссе, благоустройство, общественные работы, поощрение туризма, все, что хочешь. Тут мы и нагреваем руки. По меньшей мере удесятеряем капитал…

— …и этот дурак решил удостовериться, что шоссе, которое появилось на карте и которое обошлось ему в тридцать миллионов, действительно существует. Ясное дело, он нашел там только кукурузные поля…

— …Почему обанкротился Рио-де-Жанейро? Да потому, что закрыли казино «Урка» и «Китандина» стала для города разорительной роскошью. И то же самое произойдет с Акапулько, если не разрешат игорные дома. Маленькие притончики приносят грошовый доход…

— …не будем дураками: единственная организованная сила — это клир, и он готов сотрудничать…

Между группами собеседников проскользнул Красавчик, показывая порнографические открытки. Шепнул:

— Мы ввозим сто испанских девочек. Они прибывают в субботу утром, так что вечером в Акапулько, сами понимаете…

Лопитос добавил:

— Заметьте: из Испании. Это вам не американки из Биверли-Хиллс, почти увядшие в тридцать лет. Первосортный импорт, carissimi [44].

— Как дети? — спросил Роблес.

— Вернулись в Канаду, к доминиканцам, — ответил Пепе. — Сара очень скучает. Норму не интересует канаста?

Потом появился Красавчик с дамской комбинацией, набитой апельсинами, и с блюдом для фруктов на голове. Роблес тем временем неторопливо подошел к центральной группе.

— Регулес — самая подходящая фигура для ведения дел. Сами мы, как вы понимаете, будем оставаться в стороне. Регулес готов все взять на себя, если нам придется публично осудить эту операцию. Он даже хочет провести год или два в Европе, чтобы немножко рассеяться; он, знаете ли, не в ладах с женой… Как дела, Роблес?

Роблес наклонил квадратную голову.

— Послушайте, Роблес. Все дело только в том, чтобы создать впечатление, что капиталовложение, о котором вы знаете, рентабельно с точки зрения общественных интересов. Надо, чтобы соответствующие сведения исходили от частной фирмы.

Роблес снова наклонил голову. В дверях он столкнулся с Роберто Регулесом.

— До свиданья, банкир! Я ухаживал за вашей супругой у Бобо. Завтра увидимся на площадке для гольфа, не так ли?

Роблес кивнул и сделал пальцем знак шоферу подать машину.

теперь тела, мысли, голоса слипаются в один сальный ком; теперь по мозгам всех этих людей циркулирует один и тот же алкоголь, та же разжиженная кровь, то же забытье; теперь расточительство предстает во всей своей красе; стоившие таких стараний различия в покрое платья, цитатах, кружевных платочках, духах, жестах тонут в общем студенистом месиве: цепляться друг за друга — девиз мексиканского высшего общества, и оно сцепляется в один клубок, всем скопом обтерхиваясь и облезая, в Спа, в Антиб, в Сан-Себастьяне, в Мехико: меняется только фон, а этот мир остается все тем же. Мы владеем всеми тайнами, всеми данными, всеми ценностями, поставленными на карту. Это что-нибудь да значит. Мы имеем право попирать их.

Афро-кубинские ритмы захлестнули квартиру Бобо, разрисуй меня так, чтобы звали меня суперменом, ах, су-пер-меном, чтоб Тарзаном меня называли любя, Делькинто конвульсивным движением опрокинул ерш, Жюльетта, не моргнув глазом, шла за ним, подняв руки вверх, называют меня сумасшедшим, потому что я сбрендил слегка, и пьянчугой меня называют, потому что лакаю я ром, Кукита сбросила свою норку и передернула плечами, о-па, чтобы звали меня суперменом, ка-а-а-а-бальеро, Сильвия Регулес вышла, не попрощавшись, Глория Бальсета вошла, высоко держа голову и слегка улыбаясь, Шарлотта отошла от телефона, чтобы обнять Лалли: «Я должна сказать перед всеми: эта женщина — извращенное существо и причинила мне боль, но я обожаю ее!» давай, давай, веселись, ка-а-а-бальеро, ах, ты увидишь, крошка, Кукита танцевала, как пингвин.