Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Война за независимость в начале XIX века, свергнув политическое иго Испании, не смогла ликвидировать социально-экономическое наследие колониализма. Власть прошлого сохраняла свою зловещую силу: в течение десятков лет шли гражданские войны — результат феодального междоусобия, соперничества больших и малых вождей — каудильо. Сапогами каудильо и касиков растаптывались книги, которые вдохновляли вождей войны за независимость и сторонников общественного обновления. Мучительным был процесс формирования нации. Лаконично и образно определил его крупнейший писатель и мыслитель Мексики XX века Альфонсо Рейес: «Лик нового народа рисовал нож. Рубцы придавали ему рельефность».

Важным шагом на пути социального прогресса страны было проведение реформ выдающимся государственным деятелем Бенито Хуаресом в 50–60-е годы прошлого века. Однако реализация его программы и борьба против интервенции европейских государств, пожелавших поставить на трон Мексики эрцгерцога Максимилиана, вновь потребовала множества человеческих жертв. Перед взором всей Европы предстала тогда картина непреклонной стойкости национального духа мексиканцев и их вождя Хуареса.

Неукротимость народного порыва, готовность любой ценой заплатить за свободу с еще большей силой проявились в буржуазно-демократической революции 1910–1917-х годов. Ее главной движущей силой было крестьянство, давшее двух выдающихся вождей — Эмилиано Сапату и Панчо Вилью. Оба они — истинные сыны народа.

Вчитываясь в раздумья о судьбе Мексики, которым предаются персонажи, мы постоянно сталкиваемся с такими ее особенностями, как метисный характер нации, присутствие в ее жизни индейского наследия, неистребимость традиционной виоленсии и, наконец, исключительная роль народного подвига в истории. В рассуждениях на эту тему нет строгой системы, но они в целом представляют весьма важный элемент романа.

Встает и еще один вопрос: почему все эти раздумья приобрели такую остроту и актуальность в жизни мексиканцев 50-х годов, почему именно в это время занялись они поисками своей самобытности? Для этого также были свои основания.

Послевоенные годы, принесшие Мексике интенсивные социально-экономические сдвиги, были поворотными также и в развитии ее духовной жизни. Как и вся Латинская Америка, Мексика стремилась не только к упрочению своего национального суверенитета, но и к высвобождению традиционной культурной зависимости от Европы. Процесс этот был прямо связан с важнейшим фактором мировой послевоенной истории — распадом колониальной системы и выходом на международную арену народов, веками пребывавших в состоянии периферийной замкнутости. Пробудившееся сознание своего равноправия отпечаталось в крылатой фразе мексиканского поэта Октавио Паса: «Впервые мы стали современниками всего человечества».

Момент национального самоутверждения — это всегда момент самопознания. Мы утверждаем себя тем, что отдаем себе отчет в собственном характере, в оригинальности вклада, который вносим в историко-культурный процесс человечества, — так считали участники философского движения, которое возникло и в Мексике, и в других странах Латинской Америки в послевоенный период. «Идея Америки», «философия латиноамериканского», «философия мексиканской сущности» — таковы некоторые из наименований этого движения, крупнейшей фигурой которого стал мексиканский ученый Леопольдо Сеа. Он отчетливо сформулировал задачу: «Понять прошлое — значит понять настоящее», решению которой посвятила усилия возглавляемая им культурологическая школа.

Конечно, движение гуманитарной и художественной школы, обозначившееся в Мексике в 50-е годы, не было первой и единственной попыткой самопознания. Но только теперь и в Мексике, и в Латинской Америке оно приняло последовательный, целеустремленный характер, стало очевидным выражением кризиса практики и идеологии колониализма и следствием исторически неизбежного пробуждения национального сознания угнетенных народов.

Вот таким образом и возникла связь между проблемой своеобразия Мексики, столь напряженно исследовавшейся и обсуждавшейся в 50-е годы, и теми процессами, которые в эти годы совершались не только в национальном, но и шире — общемировом масштабе.

Что такое Мексика? «Как ты умудряешься понимать ее? Где она начинается и кончается?» — в устах рефлектирующего Родриго Полы этот вопрос звучит как отголосок дискуссий, захвативших в ту пору интеллигенцию. В дискуссии, происходящей в романе, привлекают внимание прежде всего точки зрения Мануэля Самаконы и Икски Сьенфуэгоса; каждый предлагает свою систему взглядов, в которой отразились определенные тенденции общественной мысли и жизни Мексики.

Как пояснил позже Фуэнтес, Самакона «вобрал в себя черты многих типичных интеллигентов, озабоченных поисками мексиканской сущности, что представлялось им актом исторического искупления». Самакона буквально «охвачен мистическим пристрастием ко всему национальному, к истории Мексики». В романе он — фигура не действующая, а лишь размышляющая. Погружаясь в истоки историко-культурной самобытности Мексики и сталкиваясь со своим главным оппонентом Икской Сьенфуэгосом, Самакона одновременно пытается осмыслить и социальную траекторию послереволюционной Мексики. И вот здесь в диспут включается еще и Федерико Роблес, наиболее полно выражающий кредо и практику буржуазной Мексики. Три фигуры как бы олицетворяют собой три направления: Роблес целиком прикреплен к сегодняшнему дню; Самакона устремляет свой взор к будущему; Икска же, наоборот, обращен к прошлому.

Рассуждения Мануэля Самаконы почти все имеют вполне определенный источник — это знаменитое эссе Октавио Паса «Лабиринт одиночества», увидевшее свет в 1950 году и сыгравшее важную роль в развитии идеи мексиканского своеобразия. Об источнике говорится прямо — выходя из магазина, Самакона несет под мышкой весьма популярную в то время книжку Паса. Но главное, что Самакона по многим вопросам высказывается словами автора «Лабиринта одиночества».

Концепция Самаконы, как и Паса, в основе своей идеалистическая; сознание выступает в ней как генератор исторического процесса. Исходный момент рассуждений Паса заключается в том, что, рожденная в крови конкисты, вобравшая в себя два начала, Мексика в силу этого лишена органичности. Пользуясь категорией известной историософской системы Ортеги-и-Гассета, он называет это «неподлинностью». Согласно его взгляду, «неподлинность» характеризует и дальнейшую историю Мексики. Европейские влияния, которые пришли в XIX веке на смену господству испанизма и которые сыграли раскрепощающую роль для мексиканского сознания, Пас отвергает. Он однозначно характеризует их, как подражательные, и потому называет их «внелогичными» для мексиканской сущности. Специфику происхождения и положения Мексики в системе мировой культуры Пас исследует с помощью таких терминов, как «чингада» и «эксцентричность», которые являются основополагающими и для Самаконы.