Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Вилья бросился к поезду, как только услышал гудки!

— Майкотте прорвался на правом фланге!

— Войска опять сосредотачиваются в Селайе!

Обрегон, грозно хмурясь и топорща усы, соскочил с паровоза и принялся отдавать приказания, проверять, осматривать волчьи ямы, затопленные поля, застывшую в строю кавалерию, колючую проволоку яки в своих красных шейных платках, развевающихся на ветру, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, попрыгали в волчьи ямы и затаились там, по колено в грязи, недвижимые, как статуи святых в своих нишах Хиль отдал приказ пехотным частям расположиться в боевом порядке при свете распухшего предвечернего солнца четко вырисовывались силуэты людей, лошадей и пушек, и передвижение войск было видно как на ладони пехота противника уже заняла позиции напротив сил Обрегона, и вот первая атака вильистской конницы огласила равнину гиканьем и ржаньем заглушая храп лошадей и дзеньканье шпор, из волчьих ям, где засели яки, загремели залпы, сшибая всадников, и тут же из этих сырых святилищ взметнулись штыки, вонзаясь в брюхо лошадей на головы индейцев дождем лилась кровь и валились кишки, а уцелевшие от пуль вильистские конники падали с седел на новые штыки, которые, как указующие в небо железные персты, торчали из всех волчьих ям, рассеянных по полю боя продвигаясь через хлеба, превратившиеся в лагуну, вильисты внезапно застревали, наткнувшись на колючую проволоку, цеплявшую их за ноги, раздиравшую мошонки по воде, рикошетила картечь, оставляя, как след, кровавую пену, пузырившуюся на губах умирающих: в колючем железном силке со стонами корчилась груда человеческой плоти с вечера до утра прокатились одна за другой двадцать семь атак вильистской кавалерии когда солнце взошло высоко, на равнине уже смердело от убитых лошадей; маленький горнист Хесус Мартинес сыграл отбой, и войска Обрегона отошли на исходную позицию новый, казалось неудержимый, натиск Вильи встретил новый отпор коррансистов во главе с кавалерией Федерико Роблес, потрясая мачете и стреляя из пистолета, мчался вскачь сквозь смятые ряды вражеской пехоты; отпущенные поводья хлестали лошадь по глазам, мелькали, как в калейдоскопе, на мгновение окаменевшие от изумления лица, окровавленные тела, брошенное оружие, поднятые руки; с головы Федерико слетела фуражка, волосы ерошил ветер, хотя утро было безветренное, — от сумасшедшей скачки, и он, с проснувшимся честолюбием, чувствовал в этом ветре веяние славы; с быстротой мысли он опускал мачете на головы солдат Северной дивизии, раскалывая черепа, липкие от пота и крови; разгоряченный, в каком-то сладострастном исступлении, сжимая ногами бока коня и впившись зубами в уздечку, Роблес размахивал мачете и стрелял, не обращая внимания ни на грохот вильистских пушек, ни на предсмертные стоны — последнее прощание, которое никто не слушал под подковами лошади Роблеса скрипели пустые бурдюки вильистской пехоты перед ним были только спины бегущих он, гарцуя, вернулся в лагерь, где заливались рожки и уже тянуло дымком от жаровен, — знак окончательной победы, возвращения живых в последний раз окинул взором поле боя под Селайей хлеба, где гимном звучал шелест колосьев под дуновением вечернего ветра; дымящиеся туши лошадей; переплетение рук и ног, недвусмысленные ласки трупов, сведенные смертной судорогой пальцы, высовывающиеся из лагуны с колючей проволокой, закатившиеся глаза, изрешеченные солнцем, и раскрытые рты, казалось, поющие прощай фигура Альваро Обрегона возвышалась среди свежих войск, двигавшихся к лагерю по оплодотворенной равнине Федерико рысцой поехал к своим он опустил глаза и посмотрел на свои ладони, на линии рук, оттененные кровью и грязью пусть всегда будет так, свисти в ушах, хлещи меня, ветер, и пусть мои руки всегда будут такими как мерцающие огоньки в ночи. Не прошло и двух минут между двумя взглядами. Роблес очнулся, вспомнил, что у него есть тело, манера держаться, способность двигаться:

— Апрель тысяча девятьсот пятнадцатого. Мы вошли в Мехико семнадцатого, Сьенфуэгос. Генерала не пустили в Керетаро, а в виде утешения дали ему дом с мраморной лестницей и всем прочим на площади Ахуско. Я не знал, куда себя деть, ведь я только и умел воевать. Генерал приглашал меня на свои пирушки, где вначале бывали только наши, но потом начали появляться молодые адвокаты с хорошим нюхом и женщины известного толка. Мне пришлось проглотить немало обид. Из-за моего невежества, из-за моей наружности. Это только подстегнуло меня. Мне надо было занять такое положение, чтобы меня уважали, несмотря на мое невежество и мою наружность. И мне надо было крепко работать, чтобы служить стране. Иначе зачем же мы совершили революцию? Уж конечно, не для того, чтобы, сложа руки, созерцать торжество наших идеалов, а для того, чтобы работать каждый на своем поприще. Мы, вступившие в Мехико с Каррансой и Обрегоном, испытывали противоречивые чувства. Но все мы понимали, что настал момент принять большие решения и вооружиться несгибаемой волей.

Роблес говорил, прикрыв глаза; в узкие щелочки между веками едва проникал свет.

— Страна была разорена; десять лет неразберихи, хозяйственного развала и почти миллион убитых. Генерал разобрался в положении вещей и в двадцатом году, после смерти Каррансы, распустил свои войска, когда все еще твердо верили, что без этой надежной опоры любая марионетка сломает себе шею,

«Я НЕ ДОБИВАЮСЬ ПОСТА ПРЕЗИДЕНТА», — ГОВОРИТ ДЕ ЛА УЭРТА

ВИЛЬЯ УБИТ

а он — нет, он видел, что будущее за деловыми людьми, и на это взял курс,

он понимал, что время преторианства в Мексике подходит к концу,

ВОЙСКА ЭСТРАДЫ ВЗЯЛИ ГВАДАЛАХАРУ

что празднество революции уже отшумело и что, если Мексика хочет идти вперед, она должна дать дорогу буржуазии, зарождавшейся со времени войн за Реформу,

старая любовьне ржавеет

когда на сцене появилась Лупе Ривас Качо, она была встречена овацией КАРРИЛЬО ПУЭРТО

расширить власть народа и сделать его хозяином страны на деле, а не только в идеальных схемах, какие строили Хуарес и Окампо.

осталось только

четыре полоски

маиса

План Агуа Прието нанес последний удар преторианству, и мятеж де ла Уэрты, а потом Серрано и Эскобара были только барахтаньем утопающего.

ПОБЕДА ПРАВИТЕЛЬСТВА Битва под ОКАЛЬТАНОМ продолжалась восемь часов