Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Она смеется. Очень славно смеется. Но мне не до смеха. И пока я пытаюсь разобраться в своих ощущениях, из прихожей доносится шарканье. В кухню, придерживаясь за косяк, заглядывает пожилая пухленькая и приземистая тетя.

— День добрый, — пытаюсь проговорить я с набитым ртом.

— Ты где его взяла? — вместо приветствия спрашивает тетя. — Он кисть-то хоть в руках держал?

Мне становится еще неуютней от такого вопроса в лоб.

— Держал он, держал, — отвечаю я сам, продолжая запускать ложку в густое варево. Терять мне, кажется, нечего, хоть и неприятная ситуация. Ну да ведь не побьют же!

Тетя с большим сомнением осматривает меня и качает головой. Наверное, она вот-вот вспомнит неупотребимое нынче слово «Мазурик». И в чем-то она будет права.

— А что возьмешь за работу-то? — спрашивает она жестко.

Возможно, ей уже жаль съеденного мною борща. А я еще до второго не добрался.

— Это надобно посмотреть, решить, что делать, — говорю я, с видом жуткого профессионала разглядывая потолок.

Вполне приличный потолок. Облака сквозь него не наблюдаются. И вообще, видели бы они, какой потолок у нас в общежитии.

— Ну смотри, смотри, — ворчливо то ли разрешает, то ли предупреждает тетя и, с трудом передвигаясь, удаляется.

— Вы не обращайте внимания на маму, — говорит девушка. — Она очень больна… Кофе будете?

— Конечно, — говорю я. — После второго всегда хорошо запить.

— Во нахал, а?

— И кстати, как вас величать прикажете?

— Галиной, — говорит она, поворачиваясь от плиты.

И что-то очень похожее на димкины цвета вижу я в ее глазах: серое, блеклое.

«А ведь худо, брат, — думаю я. — Серьезно. Надо как-то выкручиваться».

И пока мы осматриваем квартиру, спасительная мысль приходит ко мне. Правда, от такого спасения чувствую я себя свинья свиньей.

— Нет, — говорю я, когда мы возвращаемся в кухню. — Сто баксов, при всем моем уважении к вам, — слишком мало. Прошу прощения…

— А сколько же? — сразу пугается она.

— А сами судите. Мебель двигать надо? А двигать ее некуда. Это ж возни на три дня. Побелить потолки, поклеить обои. В прихожей и в кухне вы же сами предлагаете постелить линолеум. Нет, воля ваша, а только меньше, чем за триста, я не согласен. Впрочем, это, разумеется, без харчей…

— Триста, — говорит она ошеломленно. — Да у нас никогда и не было таких денег. Я в библиотеке работаю. У мамы пенсия… Триста…

Ожидаемый эффект достигнут. Но теперь я готов провалиться сквозь пол. Благо он еще не покрыт линолеумом.

— Триста, — вновь повторяет она.

На глаза у нее чуть не слезы. Впрочем, и до них уже не далеко.

— Знаете что, Галя, — говорю я с отчаянной решимостью, — я бы вам бесплатно сделал. Ей-богу! Но все дело в том, что…

— Триста…

Ее заклинило. И кажется — надолго.

— Но ведь это же, простите, грабеж… Меня предупреждали, но… Как же это?

Последние слова она произносит чуть слышно. И вдруг долгожданная слеза срывается-таки у нее с ресниц. Ну да. Самая настоящая слеза. А мне-то казалось, что нынешние девушки на это дело крепче.

— Да не в деньгах дело, — пытаюсь я ей втолковать. — Вы только внимательно выслушайте. Ну не мастер я! Ну виноват! Не за того себя выдал. Обычный студент. И забор красил, чтобы подработать. Понимаете? И ремонтов никогда не делал. Но Бог даст…

До нее, наконец, доходят слова мои. И она начинает взирать на меня со все возрастающим недоумением.

— Но… Тогда зачем же вы? — бормочет она. — Мы с мамой так давно хотели… У нее пенсия маленькая…

Ну грешен, виноват, казните… Только не надо плакать…

Как же ее успокоить?

— Но объясните, — требует она. — Я не понимаю.

— О черт! — восклицаю я. — Да все очень просто. Я хотел познакомиться с вами. Вы мне понравились. Понимаете? Еще там, на улице. У забора. Пропади он пропадом. Сразу понравились. Честное слово. Я же не думал…

Ох, подсказывает мне внутренний голос, не то я говорю.

— Вы не думали… — слезы мгновенно высыхают. — Вы не думали… Познакомиться… Зачем? Ну зачем? И разве… С вами можно?… Что вам здесь нужно? Что вам нужно от меня?

О, как она смотрит!

— Честное слово, Галя, — говорю я, — я научусь ремонтировать. И приду к вам… Слышите?

— Господи, какая ерунда, — говорит она спокойно. — Что это со мной? Слезы… Из-за какого-то… Вы еще здесь?

Гроза миновала. Остались лужи, грязь да хмурое небо. Я поднимаюсь с табурета.

— Ну-ка, постойте, — говорит она медленно, что-то обдумывая. — Мне вдруг пришло в голову… Странно. А если бы я так же с вами?

— Как? — не понимаю я.

— Ну, допустим, мы бы познакомились… Узнали бы друг друга ближе… Вы ведь этого хотели?

Я молчу. Для меня все предельно ясно. На сегодня все потеряно.

— И представьте, — продолжает она с лихорадочным блеском в глазах, глядя в пространство. — Представьте. Вот я бы влюбила вас в себя… Плохо говорю… Но вы ведь можете представить? У вас ведь богатое воображение.

— Нет, — честно признаюсь я. — Не могу представить. Просто не решаюсь. Это слишком хорошо, чтобы я мог… Да и потом, к чему это… А вот к чему. Ах, с каким наслаждением я расхохоталась бы вам в лицо, а потом бы выгнала, выгнала! Взашей вытолкала!

Жестокость на лице ее и что-то ведьмовское. Ну, да не мне судить.

— Нежели я все это заслужил? — спрашиваю, пытаясь еще и улыбнуться.

— Нет, не заслужили, — говорит она. — Это для вас действительно, слишком хорошо. Не заслужили. И поэтому я просто прошу вас уйти.

С порога я еще успеваю расслышать ее голос:

— И не вздумайте звонить!

Ну уж нет, думаю я, спускаясь по лестнице. Позвонить-то я, положим, позвоню. Попозже, конечно, не сегодня и не завтра. В конце концов, успокоится же она когда-нибудь? И мне удастся ее кое в чем разубедить на мой счет. Ведь есть же магия слов? Еще какая. На себе только что испытал. Вот и Димка так же считает.

На улице темно. И даже димкины глаза не отразили бы ничего, кроме темноты.

«Мам, а зачем красят? — Чтобы было красиво, детка».

«Ай, Старов, Старов, какое непростительное легкомыслие… Ну зачем ты родился здесь? Вот теперь и жизнь твоя — водка вечером, да и водка-то дрянная, тоска и тупость, и ночные постыдные прогулки с припадочным псом, и помойки… И эта луна…».

Особенно луна. Неведомо где бродя молодым серпиком, она, наливаясь гнойным полнолунием, слепо и страшно пялилась в окна холостяцкого жилища Старова и, лопнув к концу отмерянного срока, вновь с убылью уходила в иные пространства.

— Нет, Джейсон, в полнолуние она просто подходит ближе к Земле, вот что я тебе скажу. Видишь, какая огромная? Подходит и запугивает. И никому дела нет. А присмотреть бы надобно за луной, присмотреть, неладно с ней что-то…