Лори Андерсон - Говори

Рейчел сумела сразу вписаться, кто бы сомневался. Благодаря Джимми она знала там кучу людей. Я попробовала пиво. Это оказалось хуже, чем микстура от кашля. Я выпила его залпом. Еще и еще пива, но потом я испугалась, что меня сейчас стошнит. Я отделилась от толпы и пошла в сторону леса. Лунный свет играл на листьях деревьев. Я смотрела на огни, похожие на натянутые между соснами гирлянды из звезд. Кто-то, спрятавшийся в темноте, хихикал; мальчики-девочки тихонько перешептывались. Я их не видела.

Вдруг сзади чьи-то шаги. Старшеклассник. И вот он уже начал со мной говорить, откровенно заигрывая. Крутой парень, словно сошедший с журнальной обложки. Волосы явно лучше моих, загорелое мускулистое тело и ровные белые зубы. Флиртует со мной! Куда подевалась Рейчел? Она должна это видеть!

Греческий бог: Откуда ты такая взялась? Ты слишком красивая, чтобы прятаться в темноте. Пойдем потанцуем.

Он взял меня за руку и притянул к себе. Я вдохнула запах одеколона, пива и чего-то еще, чего я не разобрала. Я едва доставала ему до плеча, но идеально вписалась в его тело. У меня немного кружилась голова, я прижалась щекой к его груди. Он обнял меня за спину одной рукой, а вторую положил мне на ягодицы. Некоторая вольность, конечно, но после выпитого пива я едва ворочала языком и не знала, как сказать ему, чтобы осадил назад. Музыка была такой упоительной. Именно чего-то такого я и ждала от старших классов. Куда подевалась Рейчел? Она должна это видеть! Он взял меня за подбородок и наклонился ко мне. И поцеловал. Поцеловал настоящим мужским поцелуем — крепким и сладким. Почва сразу ушла из-под ног, от этого поцелуя. И на минуту я даже представила, что теперь у меня есть бойфренд, значит я перейду в девятый класс, уже имея в наличии полноценного бойфренда, который старше, сильнее меня и готов обо мне позаботиться. Он снова впился в мой рот. Его зубы вдавились в мои губы. Стало трудно дышать.

Луна скрылась за облаками. Тени напоминали фотонегатив.

«Ты хочешь?» — спросил он.

Что он такое сказал? Я не отвечала. Я не знала. Я не могла говорить.

Мы были на земле. Как так получилось? «Нет». Нет, мне все это не нравилось. Я лежала на земле, а он был сверху. Мои губы беспомощно лепечут, что мне надо идти, что меня ждет подруга, что родители волнуются. Но я прекрасно себя слышу — я бессвязно бормочу, словно в приступе белой горячки. Он закрывает мне рот своими мокрыми губами, и я уже ничего не могу сказать. Я пытаюсь отвернуться. Он такой тяжелый. Меня придавило валуном. Я пытаюсь вдохнуть, пытаюсь закричать, но он зажимает мне рот рукой. В голове колоколом отдается мой собственный голос: «НЕТ Я НЕ ХОЧУ!» Но я не могу выплюнуть эти слова ему в лицо. Я силюсь вспомнить, как мы оказались на земле и куда ушла луна, и — оп! — футболка задрана, шорты спущены, и земля пахнет сыростью, и темнота, и НЕТ! — я на самом деле не здесь, я определенно снова у Рейчел, укладываю волосы и приклеиваю накладные ногти, и от него несет пивом и мерзостью, и он делает мне больно делает мне больно делает мне больно и встает с земли,

и застегивает джинсы,

и улыбается.

Следующее, что я вижу, — это телефон. Я стояла посреди пьяной толпы и набирала 911, потому что нуждалась в помощи. Вот когда пригодились профилактические беседы во втором классе с Дружелюбным Полицейским. Трубку берет женщина: «Полиция. Скажите, что случилось», и я вижу свое лицо в окне над кухонной раковиной, и слова застревают у меня в горле. Что это за девочка? Я ее никогда раньше не видела. Слезы текут по моему лицу, по моим разбитым губам, капая на телефонную трубку. «Все нормально, — говорит милая женщина на другом конце провода. — Мы знаем, где вы находитесь. Полицейские уже выехали. Вы ранены? Вам угрожают?» Кто-то выхватил у меня трубку и стал слушать. Вопль: «Копы едут!» Синие и вишневые огни вспыхивают за окном над раковиной. Лицо Рейчел — такое сердитое — рядом с моим. Кто-то дал мне пощечину. Я выползла наружу, продравшись сквозь лес ног. Во дворе луна улыбнулась мне на прощание и исчезла.

Я вернулась в наш пустой дом. Не сказав ни слова.

Сейчас не август. Луна спит, а я сижу на крыше крыльца, как замерзшая горгулья, и у меня в голове вертится вопрос: а что, если солнце решит послать наш мир ко всем чертям, чтобы выспаться всласть?

Кровь на снегу. Я прокусила себе губу. Надо наложить швы. Мама снова придет поздно. Ненавижу зиму. Я всю жизнь прожила в Сиракьюсе, и я ненавижу зиму. Она слишком рано начинается и слишком поздно заканчивается. Ее никто не любит. И почему тут еще кто-то живет?

Родительский комитет начинает собирать подписи против того, чтобы Шершень был нашим школьным талисманом. Их доконала речовка. Они слышали ее на последнем баскетбольном матче.

Родительский комитет нашей школы слегка прибалдел от вихляющих телодвижений, которыми сопровождалась речовка. Прибалдели и родительские комитеты по всему городу, когда кричалку Рогатых Шершней показали по телевизору. Спортивный телекомментатор счел эту песенку весьма пикантной и поэтому показал отрывок, названный им «Пихающиеся Шершни», где чирлидеры трясут своими жалами, а толпа пихается и трется озабоченными шершневыми попками.

Ученический совет пошел в контрнаступление. Встречную петицию составило Почетное общество. В петиции описывалась психологическая травма, полученная нами в связи с продолжительным отсутствием самоидентификации. А еще там говорилось о том, как важны последовательность и стабильность. Написано здорово: «Мы, учащиеся средней школы „Мерриуэзер“, гордимся нашей принадлежностью к Шершням. Мы цепкие, колючие, умные. Мы улей, сообщество учеников. Не лишайте нас права Шершенства. Мы есть Шершни».

До начала футбольного сезона вопрос этот стоит не слишком остро. Наша баскетбольная команда вечно проигрывает.

Весна уже в пути. Зимние крысы — покрытые коричневой ржавчиной консервные банки за 700 долларов, на которых с ноября по апрель ездят все разумные люди, — прячутся обратно в гаражи. Снег окончательно тает, и на парковке для старшеклассников сияют блестящие хорошенькие малютки.

Есть и другие признаки весны. Центральные лужайки отхаркивают лопаты и варежки, проглоченные январскими сугробами. Мама убрала зимнюю одежду на чердак. Папа что-то там бормочет насчет зимних рам, но не снимает их. Из окна автобуса я вижу фермера, который обходит свое поле в надежде, что грязь скажет ему, когда начинать сев.