Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

Живущий теперь в Барселоне режиссер Борис, представитель знаменитой ленинградской режиссерской школы, позволившей ему вполне заслуженно занять заметное место в театральной Испании, вынужден был покинуть Ленинград из-за конфликтов с властью.

А я? Вот сижу тут в Испании, в тенечке, после бурной встречи в мадридском университете – и стараюсь не думать о том, какие неразрешимые сложности ждут меня в Питере как руководителя писательской организации, когда я попытаюсь осуществить хотя бы одну культурную программу!

Да и здесь многие жалуются. Жизнь в разных странах во многом похожа – как вот эти серые воробьи, бодро скачущие во всех странах. Вдруг один воробей взлетел и запорхал по какой-то ломаной траектории, резко меняя направления, вверх-вниз, влево-вправо. За бабочкой гонится. Поймал, негодяй! Но борьба вышла почти равной, выбрал жертву себе «не по клюву»: бабочка тоже «потрепыхала» его, он даже свалился набок. И вдруг – бабочка вырвалась, села на куст и стала поправлять крылышки.

«Вот так и культура», – подумал я.

Самолет снижался над Ниццей. В зелени (вечная весна!) виднелись черепичные крыши, и почти у каждого дома сверкало голубое зеркальце бассейна. Да-а! Вот оно, место отдыха богатых бездельников! «Ну, может, и богатых, но навряд ли бездельников!» – поправил себя я. Набережная Ниццы – Английский променад с пальмами – тянется дугой от горизонта до горизонта. Вниз уходит наклонная серая стена, под ней – ровный галечный пляж, дальше – лазурное Средиземное море. Купальный сезон еще не пришел. Зябкие европейцы уже спускаются на пляж, идут, хрустя галькой, вдоль моря, но пальто и шляп еще не снимают. Солнце уже греет лицо, но, по их понятиям, этого мало. У нас при такой погоде, и даже раньше, пляж Петропавловки сиял бы голыми телами. А эти переговариваются, смеются, молодые дружески толкаются, резвятся, но обнажаться никто не спешит.

О, один загорающий есть! В наклонной стене впадина, ниша. В углублении ветра нет, и солнце печет вовсю – и обнаженный, седой, подтянутый красавец, сладко жмурясь, раскинулся в пластмассовом кресле, подстелив полотенце. Хорошо устроился! Впрочем, через минуту зависть моя чуть уменьшилась: я увидел таблички возле ниши и с помощью моей спутницы перевел: «Горячий душ», «Камера хранения ценных вещей», «Туалет». «Тубзик», как называет это заведение моя спутница, запомнившая это словечко с далеких пионерских лет. Так что этот… милорд, хранитель необходимых «удобств», раскинулся, пожалуй, слишком горделиво! Хотя, с другой стороны, каждый человек сам выбирает, как ему себя чувствовать и где. Этот считает, видимо, что все прекрасно, – и глупо и даже подло его с этого сбивать. Да его и не собьешь! Это мы непрерывно мучаемся, даже в самых высоких своих кабинетах, – а этот вполне счастлив и горделив здесь. Мое первоначальное ощущение, что это загорает какой-нибудь пэр или герцог, все-таки отошло… Вероятно, это все-таки служащий данного учреждения… вот такие они тут! Самодостаточные, о таких говорят. «Рабочая гордость» – сказали бы у нас.

К нему направилась дама с собачкой – хотя на табличке у входа явственно изображена была собачья голова, накрест перечеркнутая красными линиями. Ясно, по-моему! Но эта мадам – миллиардерша, видимо – прет не глядя! Для них не писан закон! Почему-то злоба меня душила… Вот они и встретились. Ну все? Конец идиллии? Ведь ясно же сказано: с собаками нельзя! И вдруг услышал их радостное курлыканье! Давние любовники, может? Похоже. Уж больно ласково и любовно у них. И конфликт тут же разрешился, а верней, даже и не возник… при этом и закон был не нарушен: красавец вышел на солнце с шавкой в ладонях, что-то ласково и строго ей говорил, шавка сладко жмурилась на солнце, но при этом грозно рычала. А я залюбовался им… суперзвезда! Что-то у Маяковского есть, об ужасе такой работы в Париже… Мрачно поэт смотрел! Сгущал краски… Мадам грациозно выпорхнула, подошла к… даже не могу подобрать слово, как его назвать, все наши термины слишком унизительны, взяла собачку, и они некоторое время озабоченно обсуждали ее непростой характер, потом нежно расстались… все-таки любовники? Хотя слишком большой социальный контраст… или у них это не акцентируется?

Потом появились еще две дамы – и я с завистью слушал их любезный и даже радостный разговор с… не могу подобрать достаточно звучное название его должности. Может, сплошь родственники к нему идут? Да нет. Просто – французы!

Потом он вышел на солнце с мобильником и строго выговаривал кому-то… возможно, сыну за недостаточное прилежание в учебе? Вот люди!

Потрясающая встреча ждала меня и на русском кладбище в Ницце. Рене Герра, великий знаток русской эмиграции, согласился показать мне могилы эмигрантов, когда я об этом попросил. И глянул на часы.

– Ровно через полчаса вся Франция уйдет на обед. Время обеда для французов священно… Успеем ли?

– Но для тех, к кому мы направляемся, обед, мне кажется, уже не играет той роли?

Мне казалось, что такие шутки, с каплей цинизма, в веселой Франции допустимы. Но Рене строго глянул на меня. Не проканало!

– Потом… те, кто там лежит, мне кажется, вовсе не французы, а русские? – добавил я.

– Все, кто собирается жить во Франции, должны научиться жить по-французски и обедать, в частности, как они, – отчеканил Герра.

«И даже покойники?» – чуть было не брякнул я, но вовремя остановился. Но Рене, кажется, просек мою мысль и поглядел на меня еще более строго.

– И даже русские сторожа русских кладбищ! – гордо произнес он. – И именно он нас и ждет.

– Потомок аристократа? – уточнил я. Аристократы – педанты, знаю я.

– Нет. Местный бомж, – уточнил Герра. – После того, как по пьяни утонула в море его жена, он совсем было опустился, и я устроил его сюда. И он снова обрел свое достоинство. И сейчас ничто не помешает ему через десять минут запереть ворота и уйти обедать на неопределенное время.

Во, гордый человек!

– А нельзя ему позвонить?

– А что это изменит? – пожал плечом Рене.

Однако пошел в свой кабинет и некоторое время там разговаривал. Вышел довольный.

– Я сказал ему, что приведу русского писателя, и он согласился подождать. Поехали.

Мы ехали вверх по крутым асфальтовым улицам, сквозь решетки торчали ветви с цветами.

Остановились у деревянных ворот в высокой насыпи. Рене постучался бронзовой стучалкой в виде ладони. И калитка открылась.

Худой бородатый мужчина, в строгих очках.

– Писатель из Петербурга Валерий Попов, – познакомил нас Рене. – А это – Алексей Иванович.

– Хорошо. Я буду у себя!

Сухо кивнув, сторож наш встал на четвереньки и залез в пересохший шалаш у стены.