Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

Под иллюминатором – глухая тайга без просвета, и вдруг у нижнего края выпрыгнули буквы – Нью-Йорк! Где? В этой «тайге»? Ну, Америка! Изумила меня намного раньше, чем я приземлился.

На экране теперь ползли изрезанные берега, и вдруг два могучих небоскреба появились из облаков, почему-то в диком наклоне… И снова – облака. На экране – изрезанное побережье, месиво островов! Как тут выбрать нужный?

Вроде разобрались. Внизу замелькали ангары, потом (еще непривычное для нас в те годы) забитое машинами шоссе.

Решительно опускались. Душа замерла… Стукнулись, покатились. Всё!

Шли пешком по жаре, вошли в здание. И тут же – «культурный шок». Могучая, два на два метра, негритянка в полицейской фуражке утрамбовывает могучим животом в маленькую боковую комнатку без окон всех «беспачпортных» (то есть не имеющих американского паспорта) – для того чтобы свободно могли пройти к себе на родину «настоящие американцы» с синими паспортами. Расхристанный мулат с косичками… измученный, слегка зеленоватый хиппи… А мы стоим, прижатые, с Голышевым, великим переводчиком (только что с ним познакомились), старым другом Бродского, столько сделавшим для перевода американцев на русский язык. Вот она, Америка! Права – в первую очередь! Но не для всех.

– Аборигены! – насмешливо говорю я Голышеву, кивая на хиппи. А что еще остается?

Наконец выпускают и нас, изрядно помятых.

У пропускной стойки дежурный спрашивает, почему-то медленно-украински:

– Волына е?

– …Нэмае!

И я оказываюсь в Америке.

И вот – сутолока и гвалт аэропорта имени Кеннеди. Из переполненного зала – выход в тесный, жаркий, пробензиненный подземный тоннель… Плотный старичок в шоферской фуражке бежит, размахивая табличкой с нашими фамилиями. С нами еще и Таня Бек, московская поэтесса, тоже приглашенная Бродским на семинар в Новую Англию, как и мы. Поздоровавшись, полезли в автомобиль. Вот это машина! Фуражка шофера кажется маленькой где-то далеко впереди… Но какой приятный ветерок, кондишн… и сразу находит сладкая дремота. Ну, не спи же! Разуй глаза! Мы выезжаем из тоннеля в Нью-Йорк!.. Но вместо небоскребов – какие-то дачные домики. Это, кажется, я говорю вслух.

– В этих «дачах» они живут круглый год! – глухо (уши еще заложены) доносятся до меня слова Голышева.

Негритянка с крыльца вытряхивает одеяло… И – весь Нью-Йорк? Мы вкатываем на гигантскую развязку – и вокруг только машины, более ничего. Салют, Америка! Мчимся.

Короткий сон. И – резкое пробуждение. Сколько времени прошло? Мы – в глубоком шоссе, прорубленном среди мощных скал, наклонные, параллельные шрамы-царапины по серому ровному граниту. Даль впереди обозначается убывающими к горизонту золотистыми светящимися двойными воротиками – буквами «М», обозначающими «Макдоналдсы»… Но об этом я узнал позже. А пока, любуясь ими, заснул.

Пробуждение: стрекотание ссохшихся листьев под шинами – акустика уже другого пространства, мы вдоль высоких пятнистых деревьев подъезжаем к деревянному домику, шофер выходит, крутит ключ в дверях, мы входим в душноватое помещение, карабкаемся наверх. Крохотная гостиная. Стол. Скамьи. Небогато. Рухнуть бы да поспать. Тут утро, вечер? Надо посчитать. Есть и электрочайник тут! (Для наших девяностых – полное ноу-хау.) Чего тебе надо еще? Разводят нас по «пеналам». И это все, для чего ты летел? Вскакиваю. Выхожу в общую комнату. Голышев говорит на английском по телефону. Таня с ним.

– Профессорша наша завтра утром появится. А пока, говорит, отдыхайте! Иосиф тоже завтра подъедет! – Голышев зевает.

– Я, пожалуй, вздремну! – говорит Таня.

– А я – нет! – Я встаю.

Столько промчаться – и тут вдруг сломаться!

– Пойду!

– Только смотри не потеряйся! – заботится Голышев.

– Да где же? Тут не Нью-Йорк! – улыбается Таня.

– Он может! – слышу я Голышева.

Откуда тот знает? И я выхожу. Тут не Нью-Йорк. Тут прелестный «кампус». Просторные лужайки, на них какие-то незнакомые могучие белые деревья с длинными горизонтальными ветвями (местные белые дубы, как я узнал после). Сладкий запах засохших листьев. Американская осень. «Коннетикат-Калладж».

Волнуясь, выхожу за ворота. Первые мои самостоятельные шаги в Америке. Аккуратные, полусказочные домики… но уже доносятся из-за них грохот и свист. И уже напирает ветер, тяжело идти. Но это и подходит как раз к моему теперешнему состоянию. Вперед! Не сдаваться!

Завтра приедет наш друг Иосиф. Зачем вызвал нас? Посмотреть? По-доброму? Или свысока? Ну что ж… Посмотрим! Голышев еще в машине рассказал, что вызвали нас по особому случаю. Здесь учатся в основном богатые дети. И одного из них убили в Нью-Йорке, в баре. Но его отец – американец настоящий – не утонул в этом горе – а учредил фонд имени своего сына. И когда Иосифу, уже лауреату, предложили провести первый семинар, он пригласил нас.

– Закаляйся, друг! – говорю я себе. – Борись с ветром!

И вот обхожу последний роскошный дом, красующийся на взгорке, – и сразу пытаюсь отодвинуть от себя упругий напор ветра: ладонью толкает, валит с ног. Если расставить руки и распахнуть рот – надувает, как шарик. А океана – нет! «Толкотня» высоких дюн – океан должен быть за ними, передвигаюсь вверх-вниз.

Где же океан? Хотелось бы встретиться с ним «нос к носу» – а не только с лишь с самолетной высоты. Где-то вот здесь, озираюсь я, высадились с корабля «Мэйфлауэр» первые поселенцы, преодолевшие океан – и составившие потом американскую знать. И вот теперь я преодолел океан и стою здесь. Где же они высадились тут: кружево островов, до горизонта… Не беспокойся так за них! Высадились, судя по всему. Но чего ж ты так нервничаешь? Из-за Иосифа, что ли? Да. Раньше учили нас: «Делать жизнь с кого? С Дзержинь-ского!» А теперь вот он, Бродский, «наше все». Во всяком случае для уехавших – точно. Но и для нас – тоже. Соберись! Покажи, что и мы не шелуха… Нас ветром не сдуешь!

Двигаюсь. Еще один шок: на макушках дюн, сперва редко, а потом уже сплошь стоят какие-то безумные люди, растрепанные, почти растерзанные ветром – заросшие мужчины, но есть и длинноволосые женщины – и, яростно жестикулируя, что-то орут в шуме океана, воюя, что ли, с ним? Я оглядываюсь на красивый дом на горе… Оттуда, что ли? Выпустили проветриться, разрядить безумие в борьбе со стихией? Нет, к Америке никогда не привыкнешь, здесь все не так!

Наглотавшись песку, дохожу наконец до воды… Нет океана! Так, озерца. Чистой воды, огромного пространства, простирающегося до самой Европы, не увидел я! Отплевываясь от песка во рту, вернулся. Здесь все не так!

– Что там, на горе, сумасшедший дом? – спросил я Голышева, пьющего чай.

– Да нет! – почему-то радостно произнес он. – Хотя поначалу кажется так. Знаменитейшая театральная школа, организованная еще Юджином О’Нилом! Актеры!