Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

Бессмысленному обществу высокоэрудированных пьяниц, окружавшему его, он дал жизнь, полную смысла и остроты, создал для них изящный, быстрый, легкий язык… Другого им было просто не осилить. Многие, многие наши общие знакомые стали «по Довлатову» жить и говорить. Он дал жизнь нашей аморфной среде, которая без него задохнулась бы в псевдоинтеллигентных банальностях.

Мы идем с ним по Невскому, высокопарно беседуя, и, поняв, что они больше не нужны, члены его свиты, измученные многодневным служением литературе, по одному с облегчением линяют.

Но оказывается, в голове Довлатова – всегда четкий маршрут (насколько он четок, я понял значительно позже). Мы оказываемся вдруг на кухне полуподвальной квартиры у бывшей Серегиной жены красавицы Аси Пекуровской. Зачем? Ведомо одному лишь ему. Ася болеет, куксится, у нее обвязано горло, она кашляет… Но мы почему-то сидим, не уходим. Чего «высиживаем»? Ведомо лишь ему одному. На дворе – грустные семидесятые, когда как-то вдруг развеялась праздничность шестидесятых, многие разъехались – кто в Америку, кто в Москву.

Посереди Асиной комнаты в детском манежике уже стоит, глазеет с любопытством Маша, дочь Аси и Довлатова, которую он не очень-то признает, уверяя, что у него слишком «мало энтузиазма», без которого дети не появляются.

Звонок в дверь. Приходит врач. Они уходят с Асей в комнату. Разговаривают с перерывами… «Теперь покашляйте!» Ася кашляет, потом что-то насмешливо говорит. Врач, глянув на нас, тупо сидящих на кухне, чему-то усмехнувшись, уходит. Ася, закрыв за ним, возвращается. Она и в болезни сохраняет главное свое качество – иронию. Придерживая рукой больное горло, смеется: «Знаете, что врач сказал? Сочувствую вам, у меня соседи такие же скобари!» Смеемся – но Довлатов как-то мрачно. Зачем сидим? Сочиняет очередной свой рассказ? Но вот эту историю рассказываю я. А он уже не расскажет…

И вот я в Нью-Йорке. Как договаривались с Довлатовым. Но не довелось. Теперь мой вечер будет вести не он, а наши общие дружбаны – Вайль и Генис. А он умер как-то нелепо, неожиданно – так казалось со стороны. А когда появляешься здесь – чувствуешь: нет, не неожиданно. Причина главная – тяжесть! В этом городе почему-то ощущаешь большую тяжесть, чем в Питере. И даже я, приехавший ненадолго, чувствовал нарастание ее. То же метро. У нас случайно поехал не в ту сторону, заметил – тут же спокойно вышел, пересек зал, сел на встречное направление и приехал куда хотел. А тут, если расслабился и сел не туда, выбираться будешь долго и трудно. Ошибаться совсем нельзя! Ты под прессом! Но Америка и воспитывает. Приехав сюда талантливым разгильдяем, Довлатов именно здесь стал серьезным писателем. Бросил разглагольствовать, как его не печатают в России, заставляют лгать – а сел и про это написал. И показал колоссальную свою силу – и хитрость: стал великим страдальцем, создателем смелой литературы, не печатаемой в России! При этом все то, что напечатал в России, тихо выбросил на помойку. Что же за шедевры его там зажимали и не печатали? Уже неважно! Победителей не судят! Хотя первое свое творение, которое она сам признал стоящим и переиздавал – «Компромисс», написанный в Вене, по пути в США, когда из писем Лены он понял, что жизнь в Америке его ждет гораздо более жесткая, чем раньше, – там сваливать на бесчеловечную систему свои неудачи – дохлый номер! И лишь тогда взялся по-настоящему. Точный «автопилот»: время рассчитал четко. Любой успех в советской России всю бы его репутацию подкосил! Гениальный писатель – всегда еще и гениальный «лоцман» своей судьбы! Даже «Зона», которую как бы гнобили в России, сделана в Америке – не случайно там включены уже нью-йоркские сцены. Да, жизнь писателя не проста. Но остаются лишь книги. Они и есть результат и окончательный портрет. Вдруг представил себе его двойника – оставшегося и до сих пор жалующегося по пивным на козни обкома. И таких немало – в пивных. А в Америке как-то более принято работать, чем скулить. Хотя и местные, «антикоммунистические обкомы», тоже его душили, вербуя в свои ряды, и он вырывался. Но в Америке как-то не принято подолгу сидеть в луже. И он сделал, что намечал. Он подарил этой стране, этому поколению прелесть русской прозы – до этого тут любили все только американское. А всем нашим эмигрантам дал героя, которого они полюбили. Именно при нем – и его друзьях – радиостанция «Свобода» заговорила по-нашему, теперешним языком, а не прежним советско-антисоветским. Вся вольная, озорная новая Америка, состоявшая из прежних наших аспирантов и вольнолюбивых сотрудников режимных НИИ, заимела наконец своего собственного писателя! И как они любили его – за то, что он с ними, здесь, помогает жить! Потому и очередь из машин, въезжающих под дождем на кладбище, была бесконечной.

Вчера отчасти были и поминки, считай, с его ближайшими корешами… А я, как он уехал из Питера, так и не увидел его!

Появляются, как-то ехидно улыбаясь, Генис и Вайль.

– Ну что… желание посетить какой-нибудь музей не появилось? – интересуется Генис.

– Пока нет! – вздыхаю.

– Что же нам с тобой делать тогда? – куражится Александр.

– А ты на русский конгресс его с собой возьми, – усмехается Петр. – Получит удовольствие!

– Ну ясно. Пользуетесь моей беспомощностью.

– Что делать? Ты выдан нам на поруки, на перевоспитание! – «сокрушается» Вайль. – …Ну ладно уж! – добродушно добавляет. – Мы не садисты, войдем в твое положение!

– А заодно – и в наше! – усмехается Генис.

– Как, прямо здесь? – Я сглотнул слюну.

– Нет! – отрубил Петя. – Второй раз на нарушение трудовой дисциплины мы не пойдем! Даже ради тебя!

– Ясно.

– Дикарь! – усмехнулся Александр. – Для этого здесь существуют китайские рестораны!

– Да-а?! – искренне обрадовался я.

Китайский квартал: тесная толпа движется по улице пестрых, шумных, пахучих кабаков – некоторые даже без передней стены. Входи, наслаждайся запахами и, надеюсь, не только ими. Заходим, садимся.

– «Серебряный дракон»! Любимый ресторан Бродского, – с гордостью произносит Александр.

– Так что отчасти это и культурная программа! – добавляет Петр.

Я мог бы рассказать им, что только что выступал с Бродским, в «Коннетикат-Калладже»… но – не тот момент. Ближе к делу! Да – драконы тут на всех стенах, выпуклые и плоские, но сила не в них.

Улыбающиеся китайцы (может, улыбаются неискренне?.. но это неактуально) начинают метать нам на столик кувшинчики, котелки, пиалки с дразнящими ароматами… Появляется пузатый, желтоватого стекла графинчик с драконами. Петя профессионально разливает – вровень всем. Со стоном сладострастия пьем.

– Ну а теперь, – Петя разливает, – за тебя! Мы ведь – твои «утящиеся», как ты написал. Когда ни денег, ни работы тут не было, сильно ты нам помогал. В скверике выпивали – но без закуски. Вспоминали тебя!