Павел Финн - Но кто мы и откуда. Ненаписанный роман

Мы немедленно зажигали свет и — с ног до головы в прямом смысле — обливались и обмазывались какой-то гадостью с отвратительным запахом и названием “репилент”. Несколько секунд твари пребывали в задумчивости, потом вновь набрасывались — с восторгом.

Их происхождение? Близость Москвы-реки? Гуляя с Геком, я опрашивал собачников из соседних домов — противоположного “академического” и знаменитого “круглого”. Нет, не было у них таких злодейских комаров.

Но мы все-таки выяснили, в чем было дело. В подвале. Там постоянно стояла гнилая вода после дождей и тающего снега. В этой среде и зарождалась какая-то совершенно новая форма комариной жизни. Наверное, изучив ее, можно было совершить “нобелевский” прорыв в биологии, но этого не случилось. Наконец-то воду — хоть и неторопливо — но откачали.

Еще и тараканы! Они шли на нас из нижней квартиры. Хозяином ее был сын профессора и бывший учитель физкультуры по фамилии Обморышев.

Позже, пережив то, что тогда мы не могли предвидеть — распад СССР, дикий рынок, девяностые годы, — можно было без труда понять, что восьмидесятые уже были подспудным переходом к драматическим событиям будущего. В неосознанном предчувствии поворотов общей судьбы — готовился “бомжевать” постепенно маргинализирующийся, пребывающий в нищете и бессмысленности существования, спивающийся нижний слой “образованщины”.

Обморышев был пьян всегда. Но вежлив. Жена тоже всегда пьяна, но вежливостью не отличалась. И у несчастных этих, в общем, родителей — двое несчастных детей, младший мальчик и девочка, сполна расплачивающиеся за их грехи.

Мальчику было лет двенадцать, но он не рос. Только лицо его становилось старее и наглее. Его сложение и привлекло к нему интерес незаметно крутившихся вокруг воров. Ведь он мог легко проникнуть — например, через форточку — в недоступные для них — взрослых — помещения, намеченные для грабежа.

Окончательно спившись, утонул отец, мать продала квартиру и уехала куда-то — вроде бы в Белоруссию, в деревню. Перед этим исчез мальчик, и она его не нашла. Девочка с дебильным лицом и до этого исчезала из дома постоянно.

Есть такая категория детей-путешественников, которые не могут удержаться ни в школах, ни в детдомах, и передвигаются по всей стране — сами по себе или объединившись с такими же, как они. Я видел их в огромном центральном детпримнике, который был тогда в присвоенном государством Донском монастыре.

Когда-то таких детей называли беспризорниками — их очень любил советский кинематограф. Послереволюционная голодающая, разрушенная Россия кишела ими. Пока не вмешался товарищ Дзержинский.

“Путешественников” задерживают, возвращают, но они снова бегут. Девочка однажды вернулась — сама. Но в квартире их уже жили другие, адрес матери ей узнать было не у кого. Она стояла напротив нашего подъезда и смотрела на свои окна — то ли бессмысленно, то ли горестно.

Ирина пошла с ней к участковому милиционеру и к следователю райотдела. Маму начали искать.

Но это все будет потом. Пока что к нам снизу доносилось пение собравшихся там ровесников хозяина, его школьных друзей и собутыльников. “Сталин — наше знамя боевое, Сталин — нашей юности полет! — пели они. — С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет”.

Дверь в квартиру часто оставалась открытой, и вместе с криками скандалов и драк оттуда шел тяжелый запах разложения.

И тогда — в те предгрозовые годы, в то историческое время — не только оттуда.

Что ж тут удивляться, что даже тараканы снизу бежали? К нам. Мы вызывали морильщика. По странной игре случая он тоже, как и Обморышев, оказался бывшим учителем Истории.

Один учитель разводит, другой травит.

Фамилия его была Карамазов.

Или я путаю? И это в Ленинграде к Авербаху приходил морильщик тараканов с такой фамилией?

Надо сказать, что тогда постоянное присутствие в нашей любимой квартире неких посторонних — потусторонних? — опознанных и неопознанных — существ все же нервировало меня и выводило из себя.

Так и осталось, например, неопознанным нечто, заведшееся в полу в прихожей в вентиляционном отверстии, закрытом старинной решеткой. Оно ворочалось, шуршало, поскребывало. И доводило меня до приступов ярости. Наконец, не выдержав, я накинулся на решетку и стал с проклятиями тыкать в отверстия Ириной вязальной спицей. Самое интересное, что после этого Оно затихло.

Но это все еще были цветочки.

Сижу однажды днем у себя за столом над компьютером, что-то пишу. Ирины нет, ушла, Катька чем-то занимается в своей комнате. Гек распластался в прихожей, ждет Ирину. Слышу — встрепенулся, зацокал коготками на кухню. И сразу же там заныл, заскулил.

Я знал этот его скулеж. Он издавал его каждый раз, когда встречался с чем-то живым — но не с собаками, на них он сразу же нападал, независимо от величины и опасности противника. С птицами, например, или с ежами на даче.

Вот только ежей мне еще не хватало!

Иду в кухню. Сидит перед дверцей шкафчика под кухонной раковиной — за дверцей обычно стоит мусорное ведро. Ничего в мусоре возбудить его не могло никак — Ирина, уходя, опорожнила ведро, содержимое унесла с собой.

Гек глядит на меня: “Открой дверцу… открой дверцу!”

Открываю. В пустом ведре сидит, нет, стоит на задних лапках…

Я тут же захлопываю дверцу.

Ничего не могу с собой поделать — как ни убеждают меня, что крысы умные и нежные существа, как никто поддающиеся дрессуре, я чувствую к ним непреодолимые — почти мистические — отвращение и страх. Возможно, еще добавилось впечатление от прочитанной в детстве замечательной повести Александра Грина “Крысолов”, которую я всегда безуспешно мечтал экранизировать.

Но это не крыса!

Я понимаю это, когда второй раз быстро открываю шкафчик. Рыжее, больше обычной крысы, стоит — повторяю: на задних лапках — передние держит на весу и довольно приветливо смотрит на меня.

Как это попало сюда, черт возьми?

И я в ужасе снова захлопываю дверцу и зову — на помощь — Катьку. Сам — от греха подальше — нервно ухожу в прихожую. И уже оттуда слышу Катькин радостный голосок:

— Ах ты, моя прелесть!

Прелесть? Чудовище, таинственным образом проникшее к нам? Ничего себе!

И тут Катька, сопровождаемая прыгающим на нее и стонущим Геком, появляется из кухни, торжественно держа перед собой в руках трехлитровую банку.

— Пашечка! — говорит она. — И чего ты испугался? Это ж обыкновенный хомяк.

Теперь уже и я вижу — да, хомяк, рыжий, упитанный и добродушный.

Но как он оказался в нашем мусорном ведре?

Продолжаем гадать вместе — с пришедшей в восторг от неожиданного гостя Ириной — вечером, в большой комнате. Хомяк — в банке — перед нами на столе.