Павел Финн - Но кто мы и откуда. Ненаписанный роман

Ничего этого не случилось, мы продолжали скитаться и постоянно брать в долг у тех, кто давал.

“Я должен превозмочь тяжелое время. Вода поднимается высоко, может быть, до самого рта”.

А когда я, образно говоря, уже стал захлебываться, ангел в виде Рустама Ибрагимбекова протянул мне дружеское крыло. Он договорился на “Азербайджан-фильме”, что я буду экранизировать роман директора студии Джамиля Алибекова. О чем роман? Догадайтесь с трех раз. О нефтяниках. О том, как старый и очень заслуженный благородный нефтяник не хочет выходить на пенсию, а хочет до упора вкладывать свой труд в общий труд своей республики. В связи с чем чуть не тонет в бурном Каспийском море. Но не тонет, а спасается на льдине.

Льдины действительно иногда появляются в странном Каспийском море. Льдину для съемок сделали из пенопласта. Но это позже, а сначала я впервые оказался в Баку — прилетел подписывать договор.

Рустама в городе не было, меня встречал Максуд. Сразу же, как только вышли из здания аэропорта — тогда еще старого, — стали — “на воздухе” — есть осетрину на вертеле, выпивать и произносить тосты. Потом Максуд отвез меня в гостиницу “Москва” на горе — ее уже нет — и строго сказал администратору: “Имей в виду, это мой друг”. Этого было достаточно.

Для моих друзей это были не лучшие дни. За три или четыре дня до этого Максуд за рулем своей “волги” переезжал железнодорожный путь, и у него заглох мотор. На него шел поезд. К счастью, Максуд успел выскочить из автомобиля.

В эти же дни у Юлика Гусмана умер отец, и я пришел к нему в дом на поминки.

Но, несмотря на их печали, все равно — я был гость и друг, и мне было хорошо с ними. И — при подписании договора и получении аванса — не хотелось думать о сценарии про благородного нефтяника.

Но кое-как приобретенные сценарная техника и профессионализм пригодились — я сочинил сценарий “Льдина в теплом море” за десять дней. И довольно ловко.

На студии сценарий — песнь торжествующего социалистического труда — понравился и сразу был принят. А я сразу попал в больницу с открывшейся — скорее всего, от перенапряжения и нервов — язвой.

Почти через месяц Ира привезла меня из больницы домой. Не успел порог переступить — звонок. Из Баку. Директор и романист Алибеков. Плачущим голосом: “Павел! Это тридцать седьмой год, да? Госкино не пропустило сценарий!”

Впору язве снова открываться.

Поехал объясняться в Госкино. Но, глядя в рыбьи глаза редактора, понял всю бесполезность красноречия и логики.

Фильм по моему сценарию под названием “Льдина в теплом море” все же был запущен на ТВ, которое всегда было не прочь подкузьмить Госкино. Режиссером стал Юлик Гусман.

“Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя”.

Но если ты любишь…

Меня берут — “по скорой” — с приступом язвы из поликлиники на улице Рылеева, к ней приписан Союз кинематографистов. Вывозят на каталке, и последнее, что я вижу, перед тем, как меня втолкнут в “скорую”, удивленное лицо Эльдара Шенгелая.

Кладут в “свою” Измайловскую больницу 4-го Управления Минздрава РСФСР. В отделение хирургии. Больница знакома, не так давно здесь — как и я, по поводу язвы — лежал Алёша Габрилович, я приходил к нему.

Мы гуляли по парку, смеялись, он рассказывал, как он тут веселится с хорошенькими медсестрами. Вдруг веселье кончилось — он сам заподозрил у себя рак. И оказался прав. Его спас — в буквальном смысле слова — замечательный хирург Саша Ермолов, Александр Сергеевич, с которым мы потом подружились. В 92-м году он станет директором Института имени Склифосовского.

Операция была сделана так блестяще, что не осталось и следа рака, Алёша мог жить долго, как отец. И подорвался на “паленой” водке, не дожив до шестидесяти.

И в который раз, забывая, о чем пишу, — терзаю себя вопросом… Почему они меня бросили? Почему так рано ушли?

О, как же я ненавидел советские медицинские учреждения! Всякий раз входил, как на допрос в следственный отдел прокуратуры, только что руки за спину не заломлены. С чувством вины, будто я злостный правонарушитель-рецидивист.

Сразу же, как только переступил порог больницы, отнесись к себе как к чему-то постороннему. Здесь вроде бы теряешь возраст и становишься ребенком. Молодая женщина-врач говорит — приторно и деловито: “Умница. Молодец. Ну-ка, мой хороший”. В ответ на это появляется желание капризничать, жалеть себя и обижаться из-за того, что не дают лекарства, которым лечат соседа.

“Вошли две девушки…

— Алеша здесь? — спросила которая покрупнее, переврав, конечно, фамилию. — Алеша здесь?

— Да, да, я.

Они двинулись ко мне упругим шагом, в подбритых бровях, в локонах. Обе были в белых халатах, и одна держала на руках ящик со стеклянными пробирками разных калибров — ящик-дикобраз, весь в стеклянной щетине.

Помню, я сказал им навстречу:

— Служба крови”.

“Ящик-дикобраз в стеклянной щетине” — это здорово! Метафора делает образ неопровержимым. И достигающим заданной цели.

Только не подражать, только удержаться!

Запись 81-го года, больница

Человек все-таки растение. Когда смотришь, как из тебя выдавливают красный сок…

Ночью я проснулся оттого, что мой сосед по палате — шестьдесят восемь лет, знаменитый хоровой дирижер, — говорил во сне ясно, отрывисто и каким-то чужим для него голосом: “Мама. Мама. Мама”.

Днем его — смущенно — приходит навестить дама, которую он не сразу узнаёт. Хотя, мне кажется, между ними что-то “было”. Она из Саратова, где выступал хор. Отдыхала только что в Крыму. Смущена и потому чуть развязна. Часто смеется. Неинтересно рассказывает о Крыме. Он лежит на спине с закрытыми глазами. Она вдруг — робко:

— Я вас утомила?

Он молчит.

Она пугается, суетится, достает из сумки три крымских яблока и искусственные гвоздики. Их продают за оградой — при больнице морг. Как только она за дверь, дирижер фальшивые гвоздики испуганно выбрасывает. Перед сном Народный артист России, не таясь от меня и другого соседа, шепчет молитву и крестится. Страх?

А я свой крестик оставил дома — тоже страх, страх! Только другого рода.

Моя Ира, по отцу Владимиру Николаевичу — Рудакова, крещеная. Ее прадеды — с двух сторон — священники.

Ее и маленькую Катьку крестили в церкви под Можайском, недалеко от Вереи, куда в райбольницу после мединститута распределили Нину Николаевну, Ирину тетку, и ее мужа Владимира Бруновича Изаксона. Старуха-нянька их детей — Кости и Наташи — прислуживала в Ильинской церкви Ильинской слободы на окраине Можайска.