Джулиана Маклейн - Цвет надежды

– Спасибо тебе огромное. – Надия тихонько заплакала.

Я закрыла глаза и почувствовала ее страх, словно мой собственный.

– Сейчас я забронирую билет и позвоню тебе, когда буду знать, во сколько я прилечу.

– О’кей.

Опустив руку, сжимавшую телефон, я повернулась к родителям. У меня перехватило дыхание, а по щеке скатилась горючая слеза.

– Она моя сестра, – сказала я, – и я должна поехать к ней.

Мама кивнула и встала со стула.

– Да, правильно. Я полечу с тобой.

Первым делом я забронировала авиабилеты до Лос-Анджелеса, но самолет улетал через несколько часов, и у меня было время позвонить в больницу и поговорить с доктором Вогном.

Я не очень понимала, почему он не нравился Надии, но в тот момент просто хотела получить как можно более полную информацию о ее состоянии.

Доктор обстоятельно объяснил, почему необходима пересадка сердца, и описал потенциальные осложнения, которые могут случиться из-за ее беременности.

После окончания разговора я зашла в интернет, пошарила там и без восторга обнаружила, что в прошлом доктор Вогн был судим. Понятное дело, ведь кардиохирургия – профессия, связанная с высокой степенью риска, и хирурги нередко оказываются под судом. Но меня насторожила его самоуверенность, которую я почувствовала при нашем разговоре.

Я решила узнать больше, когда встречусь с ним лично.

Через десять часов наш самолет приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса. Мы с мамой взяли такси и поехали прямо в больницу.

Когда мы мчались по знакомой скоростной автостраде и по улицам города, который я когда-то считала своим домом, я не испытывала ни малейших сожалений, что вернулась на восточное побережье. Меня даже удивило, что у меня нет ностальгии по Лос-Анджелесу, по годам, проведенным здесь. Вероятно, воспоминание о городе было испорчено неприятными обстоятельствами моего отъезда.

У ворот больницы я заплатила таксисту, и мы с мамой вышли. Таксист вынул из багажника наши чемоданы, и мы покатили их на резиновых колесиках через входные двери и холл к лифтам.

Открылись створки лифта, мы протиснулись в него. Все время я пыталась представить себе, что почувствую, когда почти через год встречусь со своей сестрой.

Я не была готова к эмоциям, которые испытала, когда увидела Надию в палате интенсивной терапии.

Я все еще злилась на нее, но когда я стояла возле ее палаты и глядела на нее – такую больную и слабую – через стекло, мне пришлось напомнить себе об этом. Она была на седьмом месяце, но ее лицо было изможденным. Меня напугал серый цвет ее кожи. Мне показалось, что я гляжу на себя на пороге смерти.

Но она – не я, а я – не она.

Мама осталась в коридоре, и я одна вошла в палату. Надия спала, так что я несколько минут постояла рядом и без стеснения смотрела на нее.

Несмотря на то что случилось между нами, меня по-прежнему завораживало наше сходство. Я могла бы смотреть на сестру целый день. Сейчас мои эмоции прыгали вверх и вниз, словно кривая на экране осциллографа. Да, я злилась, но все же чувствовала, как внутри меня из-под панциря моей неприязни пробивалась любовь.

Вероятно, она почувствовала мое присутствие, потому что ее глаза распахнулись, и Надия повернула на подушке голову и посмотрела на меня.

– О… – Она протянула ко мне руку. – Ты пришла.

– Да, пришла. – Я нагнулась и поцеловала ее в щеку. – Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. Теперь я могу дышать, и с малышкой все нормально.

– Это хорошая новость.

– Как ты долетела?

– Неплохо.

Между нами повисла ощутимая неловкость, мы говорили о мелочах.

Я пригласила маму, чтобы нам обсудить, что и как надо сделать. Она тоже поцеловала Надию в щеку.

– Бедняжка, – сказала мама. – Не беспокойся. Теперь мы с тобой, и все будет хорошо.

На глазах сестры выступили слезы.

– Спасибо, миссис Мур.

– Зови меня Сандра.

Потом мы обменялись своими новостями. Я рассказала Надии о своей адвокатской практике в Бостоне, а она нам о том, что чувствует беременная женщина. Она с гордостью сообщила, что недавно получила повышение на работе. Конечно, мы поздравили ее, но она сомневалась, сможет ли вернуться в свою фирму.

Позже мама ушла, чтобы купить чашку кофе. Как только мы с Надией остались одни, она задала мне вопрос, который тяжелым камнем лежал на душе у нас обеих.

– Ты подумала о том, о чем я просила тебя по телефону? – спросила она.

Я заерзала на стуле. Говоря по правде, я почти не думала об этом – и уж точно не приняла никакого решения, – потому что была слишком поглощена другими делами: узнавала о состоянии ее сердца, просматривала результаты хирургических операций по пересадке сердца и отыскивала лучших докторов. Мне даже не пришло в голову строить планы в связи со смертью Надии, несмотря на то что я была юристом и знала, как важно учитывать все.

– Конечно, нам надо поговорить об этом, – сказала я. – Не хочу показаться пессимисткой, но ты написала завещание? Каждый человек должен составить завещание, – добавила я, чтобы мои слова не звучали слишком мрачно.

– Нет, – ответила она. – Ты поможешь мне?

– Конечно. Мы можем сделать это сегодня. Я сделаю несколько записей в моем ноутбуке.

Она кивнула.

– Это будет правильно, но ты так и не ответила на мой вопрос. Ты станешь матерью для моей малышки, если со мной что-нибудь случится?

Господи, она сформулировала свой вопрос так, что меня как будто ударили по спине бейсбольной битой. Юрист, сидящий во мне, использовал бы слово «законный опекун», но опекунство было не тем, чего хотела Надия.

– Ничего с тобой не случится, – сказала я. – Ты пробьешься через эту болезнь и сама будешь матерью.

– Пожалуйста, Дайана, – ответила она. – Я понимаю, что ты ничего мне не должна, да и я не заслуживаю твоей симпатии, но ты обязана сказать «да». Я не знаю, что буду делать, если ты не согласишься.

– Ты будешь жить, – сказала я. – Обязательно будешь.

Она покачала головой и сердито нахмурилась.

– Не пытайся меня убеждать, что мне надо бороться за свою жизнь. Поверь, я и так мотивирована. Я хочу жить и растить мою дочку. Я хочу этого больше всего на свете. Но еще я знаю – пожалуй, лучше многих, – что иногда все складывается не так, как ты хочешь. Жизнь штука тяжелая. – Надия помолчала. – Моя дочка не должна остаться без семьи. Прошу тебя, обещай мне.

Я сглотнула болезненный комок в горле и поняла, что не могу себе представить, чтобы ребенок моей сестры-близнеца рос без любящей семьи.

– Конечно, я возьму ее, – ответила я. – Если с тобой что-нибудь случится, обещаю, что я сверну горы, но сделаю так, чтобы она никогда не была одна. Я отдам ей всю свою любовь, на которую способна, и стану растить ее как родную дочь.