Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Сказав это, игумен собрал все церковные книги, облачения и кадила и вместе с монахами отправился в Хиландар, а христиане остались одни, удивляясь и недоумевая, что их ждет. Удивлялись день, удивлялись второй, но продолжали креститься перед своими старыми иконами и жечь свечи, скрывая их пламя от шпионских глаз, а когда нужно было, ходили в мечеть и намаз совершали по пять раз в день. Имена свои им пришлось сменить, так что Параскева стала Гюльсиме, Калина — Атидже, а Косара — Катибе. Апостол стал Рамаданом, Костадин — Абдуллой, а Перун — Рустемом. Они уже не знали, как кого полагается называть, но продолжали звать друг друга своими христианскими именами. Только когда рядом был Петре, которого звали теперь Музафер-ага, они останавливались, спрашивая самих себя, как же их теперь зовут, и очень старались не ошибиться.

Тодора не потурчилась, но приезжала в Бразду, чтобы повидаться с детьми, яростно погоняя лошадь, еле тащившую повозку, прогибавшуюся, будто корыто, под ее тяжестью. За ней следили завистливые глаза, уставшие от ночных бдений, глаза крестьян, которые с удовольствием бы вываляли ее в грязи и переломали бы ей все кости. Она держалась прямо и вела себя крайне заносчиво, даже после того, как двое стражников основательно побили ее в канаве около Бразды, пытаясь запретить ей вмешиваться в жизнь Музафер-аги. Но она будто и не слышала их и продолжала все делать по-своему. Она не приезжала в Бразду только по пятницам, когда дворы были полны повозками турецких гостей из города, прибывших туда, чтобы подышать чистым воздухом и нанести визиты. Своих недоброжелателей она будто и не замечала, а перед теми, кто ее хоть как-то терпел, она рассыпалась, как халва на блюде. Пол трещал под ее ногами, и когда Амдие, Разие и Селвие, три новых жены ибн Байко слышали этот треск, то сразу прятались от нее по комнатам. Они, сами бывшие христианки, которых заставили перейти в ислам, считали, что им повезло, что они стали женами бывшего христианина, а не настоящего турка. По молчаливому согласию они решили считать ее старшей женой.

Тодора привезла в дом Петре несколько иконок и развесила их у постелей детей, она учила малышей молитвам и перед сном читала им Евангелие. Петре она вообще не замечала, будто он был невидим или прозрачен, как наджафское стекло. Она не боялась стражников, которым Петре мог пожаловаться и потребовать от них защиты. Когда Тодора выходила прогуляться мимо хижин батраков и поденщиков, которые работали в новом хозяйстве Петре, она шла с хлыстом в руках, как будто это сам губернатор мутесариф Мехмед Фаик-паша приехал осмотреть свои владения, и ко всем обращалась с приветствием «Господь наш Иисус Христос вам в помощь», словно и не подозревала, где находится. Вокруг господского дома пасся скот, дальше были гумно и сеновал, сады и поля, оросительные каналы — детский рай для летнего купания. Тодора никогда не останавливалась полюбоваться домом, колодцем, она будто не видела всей этой красоты, а когда услышала, что ибн Байко должен построить еще и теке, странноприимный дом для дервишей, присматривать за которым будет особый теке-эфенди, она засмеялась так громко, что зашумел и зашатался лес, а ручьи в округе начали подпрыгивать на камешках.

Мало-помалу Тодора стала настоящей хозяйкой поместья. Именно ее спрашивали, сквашивать ли все овечье молоко или оставить часть в кувшинах и отправить на базар, и если надо оставить, то сколько, и сколько воска отделить на свечи, хватит ли масла в горшках или надо докупить еще, оставить ли ей и сапожнику Иосифу, потому что мусульмане не едят свинину, один окорок или два от свиней, которых будут резать. Водоносы не приносили воду, пока она им не прикажет, работники, занимавшиеся обжигом извести, не хотели пошевелить и пальцем, пока она не поднимет над ними свой хлыст, а каменотесы, которых наняли подготовить камень для строительства мечети, а еще и башни странноприимного дома, не начинали работать, пока она не придет и не подстегнет их взглядом.

Петре вновь терялся в догадках: что делать с этой невыносимой женщиной? Когда он приказывал ей уйти, она возвращалась, тем более, что Амдие, Разие и Селвие бежали за ней вслед, чтобы спросить, что делать с горохом и правильно ли будет, если сохи, плуги, деревянные лопаты, вилы, грабли и серпы будут храниться там же, где и раньше. Когда он просил ее остаться, хотя бы для того, чтобы у детей была настоящая мать, она надувала щеки и задирала нос еще больше, не женщина, а настоящий солдат, и начинала валять его феску по всей веранде или бросала его чалму в колодец. Сказать правду, она действительно многое знала и делала гораздо лучше, чем Амдие, Разие и Селвие, например, всякие заготовки на зиму, и потому ибн Байко приходилось усмирять свой характер. Она квасила в большой бочке капусту, такую капусту, с которой ничто не могло сравниться, а в глиняных горшках заготавливала самые разнообразные соленья и варенья — из тыквы, сгущенного виноградного сока, айвы и мушмулы, а из свинины, которую она не могла продать в мясные лавки, потому что мясники в них были турками, Тодора приказывала наделать всяких колбас и копченостей, и когда все это ею вместе с другими тремя женами Петре было тайком приготовлено, она скрытно перевозила эти изделия на ослах в город. Тодора и сама с большим удовольствием делала колбасу, вопреки запрету свежеиспеченного Музафер-аги — добавляла туда говядину и всяческие приправы и завяливала, а не жарила ее, чтобы не выдать себя запахом. Тодора и детям давала грызть сухую колбасу. «Если об этом кто-нибудь узнает, позору не оберешься», — думал Петре. Но что делать с Тодорой? Как заставить ее убраться с глаз долой?

Когда каменщики, Хусейн и Абдулла, однажды пришли в поместье, чтобы спросить, какой высоты строить минарет и таким образом прекратить разгоревшиеся споры, то взоры всех присутствующих по привычке обратились к Тодоре. По правде говоря, новый Музафер-ага открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она и тут его опередила.

Она сказала:

«Минарет должен быть ниже, чем минареты всех других мечетей в Скопье».

Мастер Хусейн удивился.

«Почему это?» — спросил он.

«И мечеть должна быть меньше, чем любая другая мечеть в Скопье!» — сказала Тодора, как отрезала.

«Но почему же?» — удивился теперь и каменщик Абдулла.

Тодора за словом в карман не полезла.

«Как почему, чтобы всем ясно было, что Музафер-ага отдает должное настоящим мусульманам. Чтобы были видны покорность и униженность Музафер-аги, вот почему, эфенди. Все, равно, что он пал на колени и в таком виде молит Аллаха».

Все просто онемели, а турки подумали: «Хвала женщине, которая, не будучи турчанкой, умеет себя поставить на надлежащее место».