Наталья Симонова - Будем меняться мужьями?

– Поняла! – радостно воскликнула мать.

– Ну бывай, я тогда еще поработаю, – дружелюбно попрощался Сережа.

– Целую, сынок, – улыбчиво откликнулась мать.

На душе было так светло, словно не мошенники только что пытались ее обмануть, а в ближайшем магазине сразу на все нужные продукты внезапно оказались бешеные скидки…

Люба позвонила Вере.

– Вот видишь, – рассудила сестра. – Что бы ни было, а родной человек всегда важнее.

– Да-а… Страшно подумать, если бы это была правда! Ну что бы я делала? У кого занять-то?

– Ну ты даешь! – засмеялась Вера. – Что сейчас об этом гадать! Сережка, слава богу, в порядке. И тебе теперь легче будет его простить.

– Да, наверное, – вздохнула Люба. – Если бы он еще сознался… Уже и бог бы с ней, с этой проклятой заначкой. Ему, видать, очень нужно было…

Через неделю деньги нашлись.

Они мирно лежали в одной из совсем старых и негодных сумок, которые Люба не решалась все-таки выбросить и хранила отдельно, на самой нижней длинной и узкой полке шкафа, предназначенной для обуви. Туда она залезла без каких-либо надежд, просто по сформировавшейся в последнее время привычке к поискам. Вытащив, тряхнула сумку за дно, а потом, уже убирая на прежнее место, не глядя повозила внутри рукой, бегло просунув ее в зев слежавшейся кошелки. И неожиданно поймала шершавый и плоский полиэтиленовый пакет, залипший в складке смявшегося дна и покоробившейся стенки, а вытянув, сразу различила сквозь мутный полиэтилен сложенные стопкой купюры. Все деньги были на месте. И Люба даже довольно отчетливо припомнила, как действительно перепрятывала отложенную сумму на эту нижнюю полку, в эту старую невзрачную сумку из кожзаменителя, вдруг показавшуюся более надежным местом.

Радость и ужас девятибалльной волной окатили и без того измученное сердце Любы. Ее материальный запас, необходимый и единственный «подкожный жир», таким трудом достававшиеся деньги, – оказались теперь возвращенными ей очередным зигзагом судьбы! К тому же становилось ясно, что Сережка ни в чем не провинился и никак ее не предавал! Это были мощные, уже не ожидаемые и потому еще более яркие радости. Но с другой стороны, получалось, что она все последние недели обвиняла и третировала, и ненавидела, и презирала родного сына совершенно напрасно! Он действительно ничего не крал у нее – она же призывала зло на его голову, не в силах справиться со злом в собственном сердце. И это было чудовищно. Это заставляло Любу содрогаться от осознания ужасной своей вины.

«Ты вор!» В голове ее гулом раздавался тогдашний собственный голос, клеймивший сына, – и ей делалось страшно. Она с такой готовностью отреклась от Сережки, совсем не цеплялась за его объяснения, наоборот, старой ищейкой неслась по следу, выискивала улики, спешила с разоблачением… Думать об этом было невыносимо. «Но все ведь сходилось…» – мысленно оправдывалась Люба. Все словно само собой подгонялось под подозрение – и оно становилось уверенностью. «Что я сделала! – терзалась преступная мать. – Нужно было хоть раз притормозить, остановиться, оглянуться… А я… Меня будто несло! Но где, где нужно было остановиться?» Люба перебирала в голове своей эпизоды последних дней и видела, как уверенность в Сережиной виновности уносила ее дальше и дальше от истины. А ей-то казалось, что она так вот в эту горькую истину и смотрит…

– Сереж… – Он пришел с работы, и она, выдохнув, чтобы собраться с силами, сжавшись, вышла навстречу в прихожую. – А я тут… это… деньги нашла…

– Какие деньги? – хмуро реагировал сын.

– Ну те… которые потеряла. – Люба смущенно переминалась с ноги на ногу, испытывая страшную неловкость, но желая покончить со всем разом. – Сереж, прости, я на тебя думала.

Он притормозил, стягивая ботинок с ноги, исподлобья посмотрел на нее с недоверием.

– Заначку, что ли, нашла? Из-за которой из меня душу вынимала?

– Прости, Сереж, – взмолилась мать. – Не знаю, что на меня нашло, сама теперь себя виню…

– А то все меня винила, – перебил сын. – Где нашла-то?

– Дык… Я ж ее раньше под одеждой хранила, где висячее отделение и внизу еще две длинные полки… там у меня сумки лежали, так я под ними… Но это еще раньше. А еще внизу другая полка, и там тоже всякие сумки, старые… – путано принялась объяснять мать.

– Короче, нашлись-то где?

– Ну я-то думала на верхней, а они на нижней оказались.

– А что ж ты там сразу не поискала?

– Да я вроде везде искала. Только, видать, невнимательно. Они оказались в белой. Она плоская, затвердела вся, слежалась, ну я, конечно, перетряхивала… – лопотала Люба, пытаясь оправдаться, – не понимаю, как пропустила… Просто не ожидала там найти, не помнила, когда переложила. А сегодня залезла опять и так, знаешь… в сумке-то в той пошарила… Ну и вот.

– Ага, – кивнул сын. – Зато теперь я знаю, как ты ко мне относишься. Чуть что – я у тебя и вор, и предатель, и черт знает кто.

– Сереж, – захныкала Люба, – ну прости-и… Бес попутал! А у меня – вот, – добавила жалобно, протягивая к нему руку, где на запястье краснело шершавое пятно. – Псориаз.

– Ух ты, – заинтересовался Сережка. – Заразное?

– Нет, – отмахнулась мать. – На нервной почве. Не дешево мне обошлась вся эта история! – Она многозначительно взглянула на Сережку, ожидая, что тот все прочувствует и будет вести себя с матерью соответственно.

– Ага, – кивнул сын. – То есть ты теперь еще хочешь на меня свой псориаз повесить.

– А может, не будь ты в детстве таким эгоистом, я б на тебя и не подумала! – сварливо крикнула мать. – Ты ж то одно, то другое тащил…

– Да когда это было! А может, не будь ты такой заполошной клушей, – перебив ее, рассерженно выдал сын, – я б таким и не был! У тебя любой пустяк – сразу ужас, ужас!

Люба вдруг осознала, что она опять обвиняет Сережу и они снова ссорятся. «Да, действительно ужас», – подумала она.

– Ладно, мать, – сказал Сережа, стягивая наконец ботинок с ноги. – Нашлись деньги – и слава богу. Хорош нервную почву устраивать, а то вся этой коркой покроешься. И я заодно с тобой.

От напоминания Люба ожесточенно зачесала руку, потом другую, потом прослезилась и поцеловала сына.

– Не сердись на меня, – сказала, обнимая его. – Просто ведь как получается? Если не ты виноват – то, значит, я. Ну ладно. Пусть. Виновата я. Признаю.

– Ну никакой связи, – пожал плечами Сергей. – Что, кто-то обязательно должен быть виноват?

– А как же?

– А вот как: никто не виноват! И все. И вообще – я на Таньке женюсь. – Он улыбнулся во весь рот, думая о хорошем. И Люба засуетилась с ужином, заскакала по кухне, решив, что Сережка просто молодой еще, еще не умеет о жизни судить толково. Ну ничего, вот заматереет – тогда и разберется. «Ишь ты, никто не виноват, – про себя опять усмехнулась она. – Так не бывает!.. Глупый еще, обомнется…»