Наталья Симонова - Будем меняться мужьями?

– Послала его! – воскликнула Ева. – Мам, я как представила, что все это начнется снова, эти унижения, страх… что он опять бросит меня… и вообще… Да я больше не выдержу, мама! А с ним же по-другому не будет!

Маша присела на диван. «Евка не только красавица, – проносилось в закружившейся голове, – она умница, не мне чета! И характер… Господи! Какой характер!.. Почему я так не могла?» Она обняла дочку и на радостях даже всплакнула у той на плече. «А может, я за нее отработала, и все это засчиталось девочке моей, – подбодрила себя Мария. – А может, я Евке соломки подстелила. Может, она благодаря мне дальше пошла…»

Она тихо кивала, пока Ева досказывала подробности разговора, рассуждая о том, как важно не терять головы и как надо знать себе цену. Маша думала, что не зря живет свою жизнь. И что так нелегко ей живется – тоже не напрасно.

Когда многие бросились публично сжигать партийные билеты, Кирилл скоропостижно вступил в компартию, хотя прежде никогда и не думал о ней больше, чем требовалось для сдачи экзаменов по истмату. Вдруг захотелось утешить пожилых партийных коллег, научных руководителей, совсем растерявшихся среди разгула демократии и гласности. Приоритеты советской жизни теряли позиции, а для старичков компартия, как и раньше, олицетворяла идеалы справедливости, товарищества, торжества науки и уважения к культуре. А вовсе не кровавый режим, геронтократию, ограниченные возможности, тотальный дефицит и всеобщее равенство в бедности. Ценя в понятии «коммунизм» идеи, смутившие не одно поколение гуманистов, пожилые ученые в Кирином НИИ от его поступка приободрились.

А вот ровесники упрекали кто в беспринципности, кто в косности. Кирилл же и после эпохальных перемен оставался таким, каким был всегда: хронический оптимист и порядочный человек, он тяготился созерцанием несчастных и старался таковых по возможности поддержать.

Это все еще были безоблачно счастливые годы, естественное продолжение веселых институтских лет, когда в друзьях числился весь мир. Как же они гуляли тогда – здоровье позволяло. Пили до утра и, провалившись на пару часиков в молодой крепкий сон, спешили на занятия – в физтехе с дисциплиной строго. Экзамены, как бы то ни было, сдавались, «хвосты» отрабатывались. Наука была в почете. Ночные попойки сменялись бессонными ночами над учебниками, дни загулов – сутками воодушевленного труда в лабораториях. А как легко путешествовали, срывались с насиженных мест при всякой возможности, сплавлялись на байдарках, исходили пешком Крым и Кавказ, гоняли на выходные в Прибалтику… А дружба! Преданность друзьям считалась нормой, заинтересованность друг в друге была постоянной. Тянуло кучковаться, подпитывать друг друга энергией, уверенностью, сообща изобретать велосипед и делать настоящие открытия, и, конечно, затевать развлекухи, лихо отбивая друг у друга веселых подружек… Сил было много, всего хотелось. А денег не копили, относились к ним как… Да никак не относились. Деньги не имеют власти над теми, кто и так счастлив.

Вокруг веселых студентов бесперебойно крутились заводные девчонки. Женский вопрос всегда остро стоял на повестке дня. Кирилл не считался волокитой, он умел любоваться красотой с чисто эстетическим наслаждением, без обязательного желания обладать. Но женщины на его восхищенные взгляды и джентльменскую предупредительность реагировали обычно как на влюбленное ухаживание. Паренек-то был видный, перспективный, нрава веселого. В общем, он бескорыстно восхищался, а женщины охотно додумывали недостающее и активно поощряли к сближению. Примерно так вышло и с Катей.

Познакомил будущих супругов студенческий турслет. Состоялся массовый выезд на выходные в Подмосковье, и ничего особо туристического там не было. Спали в палатках, готовили на кострах – вот и весь туризм. Ну, провели несколько соревнований: заплыв, бег по пересеченке, оказание первой медпомощи. Для разнообразия Кирюша тоже поучаствовал, и даже получил шоколадную медальку на грудь. Но главной целью таких мероприятий все-таки была сама тусовка – веселое и неумеренное распитие алкоголя, флирт, романы, даже неразборчивый перепихон для любителей. На Катю Кирилл засмотрелся на вечерней спевке, когда, сидя у костра в большом кругу, пели бардовские песни. И могло бы ничего из этого не выйти, ибо в характере Кирилла было, например, полюбовавшись Катей, перевести восхищенный взгляд на звезды или вспомнить о какой-нибудь научной закавыке и про Катю забыть. Но она его внимание заметила и так заиграла глазами, засмеялась переливчатым смехом, так поманила – что он потянулся, как гвоздь за магнитом, и дотянулся с ней до самого загса, после чего они зажили дружной веселой семьей вместе с ее родителями.

Катя была красавицей с мозгами, достаточными для учебы в одном из самых сложных российских вузов – долгопрудненском физтехе. Для кого-то это в красивой девушке чересчур, но Кирюша сексистом не был. Разницу между мужским и женским рассудком если и замечал, то тему в целом воспринимал с безразличной снисходительностью. Как талантливый физик и жизнелюб, чья голова постоянно занята восхитительной интеллектуальной работой, а душа переполнена радостью бытия, он всегда оставался самодостаточным и великодушным. На их роман и брак Кирилл смотрел как на естественный ход событий. Счастье – к счастью, как деньги к деньгам.

Он быстро защитил кандидатскую, быстро рос в должности и зарплате. Катя потихоньку собирала материал для научной работы, в перспективе тоже собираясь защищаться, хотя к науке была довольно равнодушна. Жили в достатке. Детьми обзаводиться не спешили. На излете советского государства сообща с родителями купили кооперативную квартиру, еще по доперестроечной цене. И пока большая российская наука не покатилась в нищету, лишившись государственных инвестиций, отношения супругов можно было назвать почти безоблачными.

Впереди, казалось, ждало только счастье и преуспевание. Однако в конце восьмидесятых ситуация стала меняться, и к началу девяностых громада перемен смела почти все, что при прежнем режиме позволяло держаться в колее. Ученая степень больше не гарантировала ни денег, ни положения. Катя, не очень-то и прежде беспокоившаяся о научной карьере, одна из первых занялась поиском новой работы. Но Кирилл ни о чем таком и думать не хотел.

Между тем старая жизнь рушилась в самой непосредственной близости, а обещанная новая – свободная и изобильная – строилась, очевидно, в каком-то другом мире. Некогда процветавший институт Кирилла выглядел теперь совершенным пораженцем. Интерьеры обнищали, отопление отключили, в отделах появились разномастные печурки, и горделивые в прошлом сотрудники шныряли по едва освещенным лабиринтам коридоров разваливающегося гиганта закутанные, как французы на Березине, а из туалетов исчезли зеркала, сушилки и даже щеколды от кабин. Заказы неумолимо сокращались, зарплаты на фоне роста цен выглядели все более смехотворными, да и платили их с большими задержками.