Катрин Панколь - Я была до тебя

Я сидела спиной к тебе, но отлично слышала все, что говорил твой взгляд.

Сидя к тебе спиной и храня молчание, я улавливала все.

Сидя к тебе спиной и храня молчание, я сгорала от желания броситься тебе на шею.

Я все сказала тебе еще там, на тротуаре возле дома, когда мы с тобой слились в тесном объятии. Я так рванула тебе навстречу, что ты даже отшатнулся, боясь, что я собью тебя с ног. Я навалилась всем весом последних дней, прожитых без тебя. Я не могла больше тащить его одна, этот груз, и спешила переложить его на твои плечи, чтобы ты уничтожил его, просто сомкнув руки у меня на спине.

Вот он, родной берег. Меня охватило глубокое благоговейное чувство, что я прибыла домой, что можно передать чемодан, — а заодно и душу, и вопросы, на которые не существует ответов, — в сильные и надежные мужские руки. Сбросить с себя. Ты примешь все, что исходит от меня, зажмешь одним легким движением в свой тяжелый кулак. Ты любил меня в целом и в особенностях, и я в лучах твоей любви становилась еще более цельной и особенной. Не осталось ничего, что мне хотелось бы от тебя спрятать, ничего, чего я могла бы стыдиться — я призналась тебе во всем. А ты только посмотрел на меня и сразу вернул к жизни.

Без этого взгляда, теплого и внимательного, без объятия твоих рук я разучилась ходить, разговаривать и писать. Я превратилась в мямлю, лопочущую бессмыслицу, как ребенок, который только учится читать.

Я вытянула палец в шерстяной перчатке и вывела на запотевшем ветровом стекле: «Без тебя я не могу ничего».

Ты потянулся ко мне, прижал меня к себе одной рукой. Взъерошил мои волосы, впечатал мне в щеку пуговицы своей куртки, а потом откинул голову и рассмеялся громким победным смехом.

Мы во весь дух неслись по деревенской дороге. Деревья, низко склоняя тощие зимние ветви, казалось, расступались, чтобы дать нам проход.

Мы оба не проронили ни звука.

Маленький домик на берегу моря, прилепившийся, словно серый моллюск, на белой известняковой скале в красных прожилках суглинка, крики кружащихся над нами прожорливых чаек, шум волн, хлещущих на каменистый пляж и убегающих назад, заставляя гальку петь свои песни. Вокруг дома бушует яростный ветер, наполняя меня тобой. Мы с тобой постараемся проскользнуть между словами, в тишине отыскать то сокровенное, что слова, напыщенные и спесивые, только разрушают.

Слова пусты, неуклюжи, грубы. Они тщатся взобраться на вершину нашего собора, но все, что им удается, — это издавать скрипучий бессмысленный звук, похожий на плевки потрепанных гаргулий. Только тишина, только наши обнаженные тела, тесно прижатые одно к другому. Вот наша крепость, наше волшебное царство, в которое не проникнуть никакому врагу.

Тсс… Тсс… — выдыхаешь ты, когда неистовство наших тел смывает плотину речи и поднимается над словами и над всем, что может быть выражено словами. Тогда все, что я слышу, это трение кожи о кожу, стекание капель пота с твоей кожи на мою, скольжение твоего языка, который слизывает с меня эти капли, поднимается к моему уху и все продолжает мне шептать: тсс, тсс…

Тсс… Когда ты встаешь передо мной на колени и вытираешь мое тело, перламутрово блестящее от влаги, что течет и течет, бесконечная, как жажда наших изумленных тел, находящая себе все новые источники в тысяче потаенных уголков.

Тсс… тсс… Мы больше не на морском берегу, мы покинули серовато-белую круглую гальку и меловые осыпи в прожилках красной глины. Мы опустились в мутную пену волн, погрузились в соленую воду, мы хрипло дышим, касаемся друг друга языком, приподнимаем голову, чтобы схватить немного воздуха и двигаться дальше, дальше, к неведомой морской пучине наших древних, покрытых чешуей тел.

По вечерам мы выходили в свет. Прихорашивались. Нас манили уютные бистро и нормандский сидр. Прислонившись щекой к ткани твоей куртки, я напевала песенку про выпитый в беседке бокальчик простого белого вина. Ты делал мне знак подбородком, и свободной рукой я переключала скорости.

Был вечер субботы. В субботу вечером мужчины и женщины куда-нибудь ходят. Людей посмотреть, себя показать. Целуются на виду у всех, поглощают эскалопы в сметане и жареного морского языка, перемигиваются над тарелками, просто так, чтобы лишний раз убедиться, что они тут самые красивые, а потом возвращаются к себе, нырнуть еще глубже в блаженство «я тебя люблю». Я накрасила ресницы и губы, наложила тон на лицо, ты надел свою лучшую рубашку-поло. Повеселимся, хорошо поедим и выпьем. Будем посылать друг другу воздушные поцелуи над дымящимся блюдом с мидиями. Намешаем белое вино с сидром и упьемся вдрызг.

В ресторане не протолкнуться. Есть один столик на двоих, говорит хозяйка, вон там, в уголке. Ты сел спиной к залу, я — лицом. За соседним столиком — две девушки, болтают, обсуждают проблему «мужчина и женщина». Я улыбнулась краем губ. Заранее знаю все, что они скажут. Наклонившись к тебе, я тихонько шепнула:

— Послушай…

Ты накрыл мою руку своей, открыл меню и навострил уши. Они приехали сюда на выходные вдвоем. Отдохнуть от мужиков. Походили по магазинам, посидели с книжкой у камина, приняли пенную ванну, сравнили свои ночные кремы, позлословили насчет все тех же мужиков, подровняли челку, сделали маникюр. И теперь заговорщически фыркают, до краев наполненные незамысловатой радостью.

— Жить надо с женщиной, а с мужиками — только спать, — заключила одна из них, прижимая к носу салфетку.

Я спрятала лицо за тисненой обложкой меню и рассмеялась. Ты поднял на меня гневный взгляд:

— Ты что, тоже так думаешь?

— Раньше думала…

— Феноменальная глупость! Не ожидал от тебя такого! Черт, мне даже есть расхотелось.

Ты бросил меню на стол и замкнулся в себе. Лицо у тебя стало злое, отсутствующее. Я промолчала — не захотела начинать обмен горькими словами. Не глядя друг на друга, мы сделали заказ. Я осмотрелась. Поймала на себе взгляд какого-то мужчины. Он мне улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он оторвал клочок салфетки и что-то на нем нацарапал. Я ждала с бьющимся сердцем. Закончив, он поднял листок повыше, и я прочитала: «Вы очень красивая. Спасибо». Я послала ему еще одну улыбку и отвернулась.

Когда это твоя тарелка успела наполниться целой кучей хлебных шариков? Ты крутишь в пальцах вилку, потом кладешь ее на стол. Опять берешь и принимаешься чертить по скатерти полосы, как будто рисуешь тюремную решетку. На моих губах еще не угасла улыбка, адресованная другому мужчине, и я отдаю ее тебе. Накрываю твою руку своей. Держу и не отпускаю. Наконец ты сбрасываешь напряжение и улыбаешься: