Катрин Панколь - Я была до тебя

— Да ничего… А все-таки, тебе не кажется, что это невероятно?

— Слушай, сестрица. Мы неудачники. Я ни с одной девушкой не могу оставаться больше полугода, а ты мучаешь всех, кто с тобой свяжется. Заслуженно или нет, это другой вопрос. Не думай, что после одного ужина ты сможешь себя изменить. Не надо рассказывать себе сказки!

— Говори за себя. А что касается меня… Вот увидишь! Пойми ты, я это чувствую. Всем, чем только можно — телом, сердцем, умом…

— Тем лучше для тебя.

И он повесил трубку.

Я все еще ликовала.

Ты позвонил.

Говорил голосом номер три.

Я молча слушала. Еще ничего не понимая, но уже догадываясь.

Ты отправился на ужин к родителям. Напряженный, не в своей тарелке. С букетом в руках, который не знал куда девать. Он тебе мешал, а у тебя его никто не забирал. Ты старался вписаться в обстановку, но натыкался на стулья и опрокидывал бокалы с вином. Бормотал извинения, наперегонки с матерью мчался за тряпкой, чтобы ликвидировать последствия аварии. Она приготовила твои самые любимые блюда. Три дня из кухни не выходила. Ради тебя…

— Ну и что такого? Таким образом она просто хотела выразить, как рада твоему приходу!

Ты меня не слушал. Ты продолжал бормотать, глотая слова, заикаясь, все более пронзительным, почти невыносимым голосом. Отец сидел за столом молча, не вступая в разговор. Сидел и смотрел, как мать хлопочет вокруг тебя, наклоняется, прижимается, виснет у тебя на плечах, утыкается тебе в шею, сюсюкает: ах ты, мой маленький, мой хороший мальчик, ты мой красавец, ты моя умница… Лучший ученик в классе!

— Лучший ученик в классе!

Идеальный ребенок — счастье и гордость родителей. Все ее подруги завидовали ей, потому что ни у кого больше не было такого послушного, такого прилежного, такого воспитанного сына. Который никогда не дрался, никогда не рвал одежду, не шлялся по дворам после школы, а поскорее бежал к мамочке. Да, я ждала тебя с вкусным полдником, а ты открывал ранец и показывал мне отметки. Потом мы вместе делали уроки за кухонным столом. Ты всегда приносил хорошие отметки! В твоем дневнике учителя писали красными чернилами только хвалебные отзывы! Мы ничего не пускали на самотек. Ставили перед собой высокие цели. Вперед и вверх, это был наш девиз. Ты помнишь? Как-то раз ты меня очень огорчил, сказала она, склонив набок голову. При одном воспоминании об этой неприятной истории она болезненно сморщилась, а в глазах заблестела слеза. Ты получил двенадцать [6] Во французских школах действует 20-балльная шкала оценок. по музыке, хотя каждый вечер занимался фортепиано и флейтой. Каждый вечер! Мы садились рядышком, играли гаммы, повторяли сольфеджио, ухитрялись вдвоем втиснуться на стульчик возле пианино. «Веселый крестьянин», «Любимый вальс», «К Элизе…» Все пьесы, которые я сама играла девочкой… И вдруг ты приносишь мне двенадцать по музыке. Двенадцать! По музыке! Это мне-то, которая с детства мечтала о консерватории, мечтала стать известной музыкантшей, давать концерты в строгом черном платье… Ты так меня огорчил, так огорчил. Я вложила в тебя столько надежд! А ты сказал, ну и пусть, подумаешь, и вообще я хочу бросить музыку. И так на меня посмотрел — ужас. Руки в карманах, ноги враскоряку, взгляд злющий-презлющий. Все! Надоело! Я глянула на тебя и заплакала. Мне было плохо в тот вечер, я так и заснула, вся в слезах. Помню тот вечер, как будто это было вчера. Я пережила ужасный день! К счастью, наутро ты опомнился. Пообещал мне, что в следующий раз принесешь восемнадцать. Ну, ясное дело, двадцать никогда никому не ставят, восемнадцать — это очень хорошая отметка. Я тебя обняла, прижала к себе. Ты так дрожал… Вот видишь, я ничего не забыла…

— Потом мы сели за стол. Ты даже не представляешь, до чего мне было паршиво. Я понятия не имел, о чем с ними разговаривать, нес какую-то ахинею.

— Ты им сказал, что влюбился?

Он захохотал. Злобным громким смехом, от которого у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Ты с ума сошла! Я никогда не приводил в дом ни одну девушку!

— Но они же наверняка догадываются, что у тебя…

— Подожди, ты еще не знаешь, что случилось потом…

После ужина.

Они жутко объелись. Еще чуть-чуть, и пузо лопнет. Доедайте, доедайте, зудела она. Я так старалась, готовила. Кушай, детка, кушай. Я ведь знаю, что ты ужасно питаешься. Ты никогда не умел готовить. Я все про тебя знаю, ведь я тебя вырастила. И ты продолжал через силу заталкивать в себя еду, после первого десерта последовало домашнее мороженое, а за ним — шоколадный мусс, его обязательно нужно есть перед кофе, тогда во рту надолго остается вкус… Вот видишь, я помню, что ты любишь кофе с шоколадом… И ты глотал и глотал, лишь бы ее не огорчать. Она смотрела на тебя сияющими глазами. Сама она почти ничего не ела. Пробовала по крошке от каждого блюда, чтобы убедиться, что все прожарилось и подрумянилось как надо, а потом наваливала тебе полную тарелку и зорко следила, чтобы ты прикончил все без остатка.

После ужина… Ты отяжелел, тебя повело ко сну, тебе захотелось вернуться домой и лечь спать. Ты с трудом поднялся из-за стола, оперся о него двумя руками и сказал: спасибо, мама, спасибо за все, было очень вкусно, но теперь мне пора…

Она уставилась на тебя, буквально пожирая глазами, и сказала: да, мой мальчик, ты хорошо покушал, и я очень рада, но ты так редко к нам заглядываешь, не понимаю почему, мне это так горько, так горько, какой смысл вырастить такого прекрасного сына, если совсем его не видишь… Вот давеча я заходила к тебе на работу, я часто хожу под окнами твоей конторы, я знала, что ты на месте, видела перед входом твою машину, но секретарша — вот вертихвостка! — сказала, что тебя нет, что ты уехал на встречу.

— Я приказал сотрудникам не пускать ее ко мне в кабинет. Поначалу она без конца приходила. Усядется в углу и смотрит, чем я занимаюсь. Проверяла бухгалтерские счета, расставляла папки с документами, договаривалась за меня о встречах… Пыталась заменить моего секретаря!

Ты рассыпался в извинениях, запротестовал, привел тысячу объяснений, связанных в основном с работой — исключительно с работой. Она обняла тебя. Она успела надеть фартук, собираясь мыть посуду. Она прижала тебя к себе, как в те времена, когда ты был маленьким мальчиком и принадлежал только ей, а потом подняла к тебе глаза и сказала, а знаешь, что доставило бы мне настоящее удовольствие, что стало бы для меня самым лучшим подарком на День матери? Ты потряс головой, нет, не знаю, я принес тебе цветы, я думал, тебе понравится, ах да, ответила она, конечно, цветы — это прекрасно, но есть еще кое-что, что сделало бы ее абсолютно счастливой. Оставайся у нас ночевать!

— Но это же невозможно! У вас и комнаты лишней нет…