Леонид Нетребо - Караван-сарай

Мужчина сделал намеренную паузу, опять пытливо, сквозь ресницы, поглядывая на слушателя. И «расшифровал»:

— Чеченцы в быту… Заметь, Вася: в быту, а не в войне! То есть в повседневной жизни!.. Они, как племянник говорит, ставят себя выше всех инородцев. Выше всех, кто рядом. Даже ингушей — тех же вайнахов, они считают ниже себя. Не знаю, как это проявляется, он не конкретизировал, но ему виднее, он там вырос и в то же время глядел как бы со стороны. А мы же с тобой, конечно, из истории знаем, чем такая арийская гордыня заканчивается. Потому что бог все видит!.. И он ведь не всепрощающий добренький дедушка! А гордыня, между тем, великий грех!.. Я вот сам, чисто по-человечески если брать, всем только добра желаю, в том числе и чеченцам, и чукчам, и чухонцам, и распоследним папуасам, и пигмеям, какие только есть. Но ведь против божьих законов не попрешь! — мужчина осекся, будто спохватился: — Я, Вася, должно быть, непонятно говорю?

— Ну, почему! Вполне понятно…

— Так вот, мой племянник… Между нами говоря, он сейчас совсем неважный стал… Пережить столько, это ж можно представить. Последнее время говорит: понимаю, почему они фюрера хлебом-солью встречали. Арийцы — арийцев!.. А не потому что так оккупанта боялись или так Советскую Россию ненавидели…

Мужчина вдруг засмеялся (Вася даже вздрогнул от такого контрастного перехода), став снова простым, как будто вошел с улицы в дом и надел домашний халат:

— Нет, Вася, я уже в дебри полез, значит, спать пора, баста. Пойдем? А то девчата наши, наверное, совсем заскучали без нас. Хотя у них там, конечно, свои разговоры. Моя клюшка сейчас всё-ё обо мне расскажет!.. А тоже ведь надо иной раз душу отвести.

Восточная женская красота всегда привлекала Васю. Сказалось ли в этом его «азиатское» прошлое?..

Геодезисты-родители устроили ему «бабушкино» детство: до пяти лет он жил у бабушек. Если кому-то это и было неудобно, то только не бабушкам, которые в нем души не чаяли, и не самому Васе, который рос вольготно, вкушая все прелести такой особенной жизни и, вполне понятно, другой жизни и не знал.

Только в пять лет родители забрали его жить с собой — увезли на место своей тогдашней работы, в узбекский город Карши. Там семья прожила еще два года, после которой мать поставила отцу ультиматум: начало школьной жизни для сына должно быть не на «цыганском», а на постоянном месте. Отец, повздыхав, согласился. Семья переселилась на постоянное место жительства в Подмосковье. Мать устроилась на работу, не связанную с «проклятыми» командировками, а отец практически не изменил бродяжьему образу жизни, пропадая на «северах». В то время гремела Тюмень, страна жадно черпала углеводородный огонь из бездонных, как казалось, кладовых собственного организма, тысячи стальных полых игл вгоняла в замороженную часть тела, не морщась от боли, и радостно захлебывалась и задыхалась от фантастических тонн и кубометров из фонтанирующих скважин.

Вася смутно помнил те два года, проведенные в южной стране. Они жили в частном секторе города. Запахи солнечной окраины навсегда впитались в маленький, восприимчивый к яркому, организм. Запахи цветущих вишен и яблонь, пенистыми бело-розовыми стенами стоящих вдоль дороги… Запах только что разрезанных дынь и арбузов… Ни с чем не сравнимый запах горячих лепешек, которые пеклись в тандырах, прямо под открытым небом во дворах… Запах плова…

Когда мать готовила его к студенческой жизни (а учиться Вася собирался только в Тюмени, в память об умершем отце, геологе-первопроходце), он попросил, чтобы она научила его стряпать плов, в приготовлении азиатских блюд она была мастер: плов, шурпа, домлома, лагман…

Сейчас, если он видел симпатичную ровесницу-смуглянку, то непременно волнами накатывали солнечные картинки, с запахом цветов и хлеба — все то, что было детством.

Наверное, когда он впервые увидел Алину, то ассоциации также дали о себе знать. Но: только как зацепка, задоринка, яркая вспышка, как то, что заставляет остановиться и обратить внимание. А уж после того, как Вася «остановился», «обратил внимание», все пошло по своему общечеловеческому пути.

Алина, на фоне русых и белокожих университетских сокурсниц, выделялась не столько очаровательной смуглостью, сколько необычайно «крылатыми» бровями и черными глазами, пронзительный взгляд, в сопровождении смешливых рельефных, как будто вырезанных губ, повергал в магическую дрожь, заставляя, как удав кролика, вновь и вновь стремиться в обжигающие лучи… Пожалуй, еще трогательный грудной голос и при этом колкие слова, за которыми, по мнению Васи, не могла укрыться природная доброта и порядочность. Все остальное не имело никакого решающего значения. Вася знал многих «кроликов», среди которых были дети высокообеспеченных родителей, суливших Алине спальни из роз и ванны с шампанским. Но Алина (такая, оказывается, странная в предпочтениях) выбрала его, невысокого русоволосого паренька, отпрыска рядовой инженерной династии. К которому однажды обратилась: «Васек» — и все стало ясно.

Когда купе улеглось спать, Алина еще немного, но более подробно, насколько ей было известно о Камиле-Николае, рассказала о бывшем кавказском пленнике, принявшим ислам. О его сиротстве, детском доме, тюрьмах и лагерях, о скитаниях по стране в поисках лучшей доли. О том, как одна из гостеприимных дорог завела его на южные заработки, где очень скоро рискового шатуна настигла рабская участь в одном из горных селений, где неволя сменилась неволей, но другого, более страшного рода…

Вскоре купе затихло. Старшие внизу, немного поворочавшись и повздыхав, успокоились. Мужчина изредка начинал храпеть, но, «очнувшись», переворачивался на другой бок и опять утихал. Ночь выдалась лунной, поэтому в верхнюю, не занавешенную часть вагонного окна пробивался блеклый свет, которого было достаточно, чтобы «жених» и «невеста», лежа каждый на своем месте, могли свободно вести шутливую переписку, к которой привыкли в университетских аудиториях. В качестве письменных принадлежностей использовался номер какого-то легкомысленного «одноразового» журнала, коих множество продается на вокзалах страны, и карандаш, которым еще час назад писались буквы в кроссвордах этого же журнала.

«Почему ты мне раньше не рассказала о вашем „Кавказском пленнике“?»

«Не доводилось. Думаешь, это отразилось бы на твоем отношении ко мне?»

«На неумные вопросы не отвечаю».

«Тогда давай спать!»

«Можно я к тебе?»

«Указательным пальцем кручу у твоего медного виска!»

Вася, заложив ладони за голову и закрыв глаза, вспоминал совсем, казалось, не относящееся к темам последних разговоров… Он вспоминал то, что было до Алины.