Юрий Козлов - Белая буква

Потом во сне писателя Василия Объемова пошел снег. Был он совсем нехолодный и очень крупный. Приглядевшись, Вася (во сне у человека возраста нет) увидел, что это не снежинки падают с неба, а… белые пионерские письма. За время практики Вася ответил, наверное, на сотни, но во сне по его душу поступили (повторно) лишь избранные места из переписки с юными сочинителями.

Рассказ о красивом взрослом «марсиане». Его прислала девочка, называвшая себя, видимо на марсианский манер, вибрирующим, как железная пила, именем Матилла. Васе не очень понравился этот взрослый марсиан, встречавший Матиллу после уроков в парке. Он посоветовал девочке обязательно рассказать о марсиане маме, записаться в кружок юных астрономов, а главное, заняться спортом, желательно самбо, чтобы в случае чего…

Написанная недобрым извилистым почерком «Баллада о Снегуре в трех тетрадях. Первая тетрадь: Юность Снегура». Вася, не дожидаясь второй тетради, когда Снегур возмужает, посоветовал автору не прикидываться пионером, а отправить балладу в «Новый мир», «Октябрь» или «Юность». Где, демагогически вопрошал юный литконсультант, должна увидеть свет «Юность Снегура», как не в популярном молодежном журнале «Юность»? Автор, однако, оказался непрост. Видимо, уже рассылал (с предсказуемым результатом)«Снегура» по разным редакциям. От него пришел грозный ответ, графически исполненный дымящимися от гнева печатными буквами, напоминающими готовые к извержению вулканы. Располагались вулканические буквы почему-то поперек разлинованной страницы, волнисто выдранной из какой-то древней амбарной книги: « Да проклянет тебя Солнце, литконсультант Василий Объемов! Слишком ничтожен объем твоей глупой башки, чтобы вместить величие Снегура — сына Вечного Льда и Бессмертного Неба! » Некоторое время Вася размышлял над половой принадлежностью Бессмертного Неба. Мелькнула даже озорная мыслишка выяснить этот вопрос у автора, но он не решился, страшась пожать почтовую бурю. А еще некстати вспомнил маркшейдера с отрицательно заряженными спермоионами.

Почтовый снег между тем набирал силу. На Васю посыпались конверты от Каспара Хаузера . Пионер с непривычным именем и фамилией присылал в редакцию какие-то странные, не пионерские, а по большому счету и не советские рассказы. О мостах в Ленинграде, под которыми он якобы наблюдал ночные круговые крысиные собрания, когда крысы, подняв вверх хвосты как антенны, рассаживаются вокруг вожака сужающимися концентрическими кругами, мерно, как серые маятники, раскачиваются из стороны в сторону, а потом внезапно разрывают этого вожака в клочья. О вечерних полетах на воздушном шаре над остывающим куполом Исаакиевского собора. О путешествии в страну украденных зонтиков, где сутки измерялись молниями, часы — громом, а секунды — ударами капель дождя по жестяным подоконникам. Вася втянулся в переписку с Каспаром Хаузером (тот жил под Москвой в Коломне, письма туда-сюда летали как птицы) и, помнится, полюбопытствовал, как же измеряются в стране украденных зонтиков годы и века? «Засухой и Великим потопом», — пришел озадачивающий ответ. Даже о своей неразделенной любви к прекрасной физкультурнице в сиреневом, как сумерки, купальнике поведал Каспар Хаузер, закончив печальный (как и положено) рассказ стихотворными строчками: « Одиночество в любви — бег на месте. Догони! »

Какие-то задел в Васиной душе тайные струны пионер Каспар Хаузер. Вася, вопреки неписаным правилам литконсультанта, написал ему — на двух страницах! — личный ответ. Он рассказал, как сам в детстве, когда родители уезжали на дачу, бродил до рассвета по переулкам вокруг заключенной в подземную трубу реки Самотеки, ложился ухом на асфальт, пытаясь услышать ее зов, потом вставал, смотрел на «запутавшиеся в проводах звезды». Даже о шарфе-петле на шее поэта-литконсультанта (одного неглупого, но слабого человека — так Вася замаскировал в письме коллегу) написал он Каспару Хаузеру. «Дело не в шарфе, — бодро выстукивал Вася на раздолбанной, извлеченной из подсобки, где хранились горны, барабаны и переходящее знамя, пишущей машинке “Olympia”, — а в том, что этот неглупый, но слабый человек сам не хочет (боится) стянуть его со своей шеи. Одиночество — не бег на месте, — продолжал он. — Одиночество — редкий шанс спокойно обдумать жизнь и принять правильное решение. Стяни с себя этот шарф, Каспар, и ты увидишь, что мир полон жизни! Он твой, Каспар! Возьми его! Ты сможешь!»

Закончив ответ, Вася вложил его в большой и гладкий (для официальных писем) конверт, крупными буквами написал адрес, посмотрел на часы. Было без пятнадцати два. Вася заторопился в экспедицию (место, куда со всех редакций стекалась готовая к отправке почта). Из экспедиции ее забирали два раза в день — в два и в шесть. Ему хотелось, чтобы письмо ушло к Каспару Хаузеру в два, а не в шесть.

«Куда летишь?» — остановил взволнованного Васю на лестнице ответственный секретарь журнала — молодой писатель по фамилии Иванов.

Они как-то выпивали и закусывали жареными перепелками в подвальной мастерской художника на Башиловской улице. Иванов был приветлив и дружелюбен. Марина смотрела на них, отошедших к окну, как-то озабоченно, покусывая губы и без конца разглаживая невидимую складку на свитере. В окно требовательно долбили клювами голуби. Похоже, художник их прикармливал, а потом, вероятно, ловил, и они превращались в тех самых перепелок, которыми его будто бы снабжал друг-охотник. Художник готовил из них очень вкусное жаркое. Иванов хлопал Васю по плечу, восхищался красотой и умом Марины, говорил, что Васе дико повезло, что она обратила на него внимание, вспоминал Гертруду Стайн и Хемингуэя, Зою Богуславскую (Вася не знал, кто это) и Андрея Вознесенского. Затем залпом выпил фужер вина, обглодал хрустящее крылышко перепелки, ободряюще подмигнул и ушел, скользяще поцеловав на ходу Марину в щеку. Вася остался, но Марина в тот вечер была рассеянна, отказалась угощаться жареной перепелкой, отвечала как-то невпопад. У него сложилось впечатление, что мыслями она не здесь и не с ним.

«Охота тебе с ним нянчиться?» — спросил Иванов, разглядев (его трудно было не разглядеть) адрес на глянцевом конверте.

«С кем?» — удивился Вася, в недоумении опустив глаза на конверт.

«Да с этим придурком, который подписывается Каспаром Хаузером».

«А… что?» — пожал плечами Вася, выигрывая время для осмысления слова «подписывается».

«Второй год долбит нас бредовыми рассказами, хоть бы сменил псевдоним, что ли? За кого он нас принимает?» — продолжил Иванов.

«За кого?» — Вася обычно так переспрашивал преподавателей на зачетах и экзаменах, когда не вполне понимал, что они имеют в виду, но чувствовал подвох. Иногда срабатывало. Мнимая тупость оборачивалась благом. Преподаватели подсказывали против собственной воли.