Элис Манро - Любовь хорошей женщины [сборник]

— Небось, молилась об этом? — едко спросила мать.

— Да, — ответила Инид.

Она ушла из школы медсестер, сидела дома и хлопотала по хозяйству. Денег было достаточно, чтобы она могла не работать. На самом деле именно мать с самого начала не хотела, чтобы Инид шла в медсестры, утверждала, что этим занимаются только бедные девушки, родители которых не в состоянии их содержать или отправить учиться в колледж. Инид не стала напоминать об этой ее непоследовательности. Она красила забор, она укутывала на зиму розовые кусты. Она училась ездить на велосипеде, играть в бридж, заняв отцовское место в еженедельной игре матери с соседями — мистером и миссис Уилленс. Совсем скоро она стала, по выражению мистера Уилленса, «возмутительно хорошо играть». И сам мистер Уилленс принялся то шоколадными конфетами, то розовыми розами восполнять свою несостоятельность в качестве партнера.

Зимними вечерами Инид ходила на каток. Она играла в бадминтон. У нее и раньше не было недостатка в друзьях, не было его и теперь. Большая часть тех, с кем она училась в выпускном классе, теперь уже заканчивали колледж или уехали, работали где-то учителями, медсестрами или бухгалтерами. Но она сошлась с другими — с теми, кто оставил школу раньше ее, чтобы работать в банках, в магазинах или конторах, чтобы стать водопроводчиками или модистками. Девушки в эту компанию «слетались как мухи на мед», как они сами говорили друг о дружке, увязая в матримониальной деятельности. Инид без устали устраивала девичники и помогала во время «чаев с приданым». Через пару лет пошли крестины, куда Инид звали в качестве любимой крестной. Детишки, вовсе не состоявшие с ней в родстве, стали величать ее тетей. И она уже считалась кем-то вроде «почетной дочери» для женщин возраста ее матери и старше, единственной молодой девушкой, посещавшей Клуб книголюбов и Общество садоводов-огородников. Так, быстро и незаметно, несмотря на юный возраст, она отхватила эту важную, центральную, хотя и обособленную, роль.

Но на самом деле эта роль всегда принадлежала ей. В школе Инид всегда была секретарем класса или общественным уполномоченным. Она была популярной, веселой, хорошо одетой и миловидной, но чуточку отстраненной. У нее были друзья-юноши, но ни одного кавалера. Казалось, она еще не сделала свой выбор в этом смысле, но это ее не беспокоило. Она была поглощена своими амбициями, сначала — стать миссионером, этот период уже стыдно вспомнить, а потом — стать медсестрой. Инид никогда не считала, что работа медсестры — это лишь способ скоротать время до замужества. Она надеялась стать хорошей, творить добро, и не обязательно предсказуемым, привычным образом, подобающим чьей-то жене.

На Новый год Инид пошла на танцы в городскую управу. Мужчина, приглашавший ее чаще всего, проводивший ее до дома и пожавший ей руку на прощанье, работал управляющим на молокозаводе. Закоренелый холостяк лет сорока с гаком, чудесный танцор, отзывчивый друг девушек, которым не светит найти партнера. Ни одна женщина не принимала его всерьез.

— Тебе бы на бизнес-курсы устроиться, — сказала мать. — И вообще, может, поступишь в колледж?

И мысленно, конечно, прибавила: «Где мужчины куда лучше способны тебя оценить».

— Старовата я для колледжа, — ответила Инид.

А мать рассмеялась.

— Это только доказывает, насколько ты еще юна, — сказала она.

Похоже, она испытала облегчение, когда дочка обнаружила глупость, естественную в ее возрасте, считая, что между двадцатью одним и восемнадцатью — беспроглядная даль.

— Я имею в виду, что не собираюсь кучковаться с детишками только со школьной скамьи, — сказала Инид. — И вообще, почему тебе так приспичило от меня избавиться? Мне и здесь хорошо.

Эта угрюмость и резкость, казалось, должны были порадовать и ободрить мать, но минуту спустя та вздохнула и сказала:

— Ты удивишься, до чего быстро летят годы.

В августе грянули в одночасье эпидемия кори и несколько вспышек полиомиелита. Доктор, который лечил ее отца и обратил внимание на ее компетентность в больничных делах, спросил, не согласится ли она помочь и некоторое время поухаживать за больными на дому. Инид сказала, что подумает.

— Ты хотела сказать, что помолишься? — спросила мать, и на лице Инид появилось упрямое, скрытное выражение, которое у других девушек возникает, едва речь заходит о свидании с парнем.

— А то обещание, — спросила она мать на следующий день, — оно ведь касалось работы в больнице, правда?

Мать сказала, что да, она это так поняла.

— И окончания курсов и получения диплома медсестры, так ведь?

Да и да.

Значит, если люди нуждаются в медицинском уходе на дому — кто не может позволить себе лежать в больнице или не хочет туда ложиться, — а Инид будет ухаживать за ними не как дипломированная медсестра, а в качестве так называемой практикующей сиделки, то вряд ли это будет считаться нарушением обещания, ведь правда? И раз большинство нуждающихся в ее уходе будут дети и женщины с младенцами или умирающие старики, то опасность заслужить проклятие не слишком велика, так ведь?

— Если те мужчины, за которыми ты будешь ухаживать, больше никогда не встанут с постели, то думаю, может, ты и права, — сказала мать.

Но она при этом не смогла не прибавить, что все это значит: Инид решила отказаться от возможности получить достойную работу в больнице, чтобы надрываться на жалкой работенке в жалких примитивных домишках за жалкие гроши. И ей придется набирать воду из грязных колодцев, колоть лед в зимних умывальниках, сражаться с полчищами мух и пользоваться туалетом во дворе, стиральными досками и керосиновыми лампами вместо стиральных машин и электричества. Придется ухаживать за больными в таких условиях да еще выполнять работу по дому и присматривать за бедняцкими шалопаями-детьми.

— Но если это — цель твоей жизни, — сказала она, — то я понимаю, что чем страшнее картину я тебе нарисую, тем прочнее ты утвердишься в своих намерениях. Прошу тебя лишь о двух вещах. Пообещай мне всегда пить только кипяченую воду и не выходить замуж за фермера.

— Что за безумные идеи, — сказала Инид.

Было это шестнадцать лет назад. И первые годы народ становился все беднее и беднее. И все больше появлялось тех, кто не мог себе позволить лечиться в больнице, а домá, где Инид пришлось работать, были почти такими, как описывала ее мать. Простыни и пеленки приходилось стирать вручную там, где стиральная машина сломалась и не на что было ее починить, или где отключили электричество, или где электричества отродясь не было. Инид не работала бесплатно — так было бы нечестно по отношению к другим сиделкам, которые зарабатывали этим на жизнь. Но большую часть денег она возвращала в виде детской обуви, зимних курточек, походов к зубному врачу или рождественских подарков.