Горан Петрович - Сеансы одновременного чтения

Сидя на том же самом месте, где застал его телефонный звонок, то есть на стуле из кованого железа, спиной к фронтону и выходам из комнат второго этажа на террасу, Адам Лозанич сразу заметил некоторые перемены. Откуда-то сзади тянулась чья-то довольно длинная тень. Тройная. Судя по положению солнца, это было совершенно невозможно, однако, когда юноша оглянулся, ему не оставалось ничего другого, как поверить собственным глазам — незнакомые мужчина, ребенок и женщина, сгорбленные, жавшиеся друг к другу, отбрасывали гораздо большую тень, что противоречило законам природы. Дверь одной из комнат была открыта, эти трое только что ступили на террасу, а тень, похожая на лужицу грязной воды, которая всегда безошибочно стремится туда, где ниже, пока еще тянулась за ними.

Трудно было бы определить, кого эта встреча больше застала врасплох. В голове Адама тут же мелькнуло, что эти трое читают ту же книгу, что и он, вместе склонившись над ней, раз они так жмутся друг к другу. Тем более от Кусмука он слышал, что в романе Анастаса Браницы не было ни одного героя. Стоявшие напротив него мужчина, ребенок и женщина находились в очевидном недоумении относительно того, кто этот незнакомый молодой человек в кроссовках, потертых джинсах и фланелевой рубашке, небрежно надетой навыпуск.

— Бог в помощь, — первым решился мужчина.

— Бог в помощь и вам, — отозвался Адам.

— Как поживаете? Что скажете? — продолжил собеседник после небольшой паузы.

— Хорошо. Здесь очень приятно, — ответил Адам.

— Здесь всегда хорошо, — сказал мужчина.

— Часто сюда заходите? — Юноше не нужно было спрашивать, откуда они, иекавский диалект сам за себя говорил о том, из каких краев могла быть эта немногочисленная семья.

— Почти каждый день, от всей нашей библиотеки осталось всего несколько книг, — мужчина опустил голову. — Читаем все вместе, с малышом, это своего рода время во времени…

«Время во времени». Адам вспомнил, как года два-три назад слышал об одном человеке, оттуда, из тех мест, где в мирное время строят мосты и устраивают паромные переправы только для того, чтобы во время войны иметь возможность спастись бегством. Так вот, тот человек, как бы ни мерзли его домашние, не позволял бросить в скудный огонь ни одной книги, пока они еще раз ее ни прочтут. Да, время во времени.

— От всего, что было, нам осталась только большая тень. Куда бы мы ни двинулись, она жмется к нам… — включилась в разговор женщина и сделала пару шагов по густому отражению, которое, казалось, на миг расступившись, тут же снова становилось прежним.

— А что вы, отдыхаете? — мужчина, видимо, хотел оставить в стороне невеселую тему.

— Я здесь по делу, нужно произвести кое-какие изменения, вот, на фронтоне они хотят новую надпись… — ответил Адам.

— Ага, — кивнул головой мужчина.

— Владельцы так захотели, а я всего лишь… — почему-то принялся оправдываться юноша.

— Это имение принадлежит им в той же степени, как всем остальным, ни больше ни меньше… — перебила его женщина с нескрываемым волнением.

— Молчи, — испуганно шепнул ей муж.

Адам покраснел. Встал. Девочка не отводила от него взгляда. У нее были большие печальные глаза, которые выражали всё. И к этому было нечего добавить.

— Мне так объяснили… — начал Адам.

— Мы ничего не знаем, — перебил его мужчина. — Это старая книга, написана еще до той войны, мало кто мог бы рассказать о ней подробнее. Разве что только служанка Златана, но эта добрейшая старушка совершенно глуха и говорит только о стряпне. Если кто вам и может помочь, так это профессор.

— Профессор?! — повторил Адам.

— Да. Он там, в павильоне. Говорит, что пишет какое-то исследование обо всем, что здесь есть. Приходит изучать, что-то собирает, ищет… Очень вежливый человек, с нами всегда здоровается… — немногословно объяснил мужчина.

— Спасибо. А теперь мне придется добавить надпись, — вспомнил Адам.

— Ага, — кивнул мужчина.

— И мы пойдем, — холодно проговорила женщина. — За домом есть поляна, где можно собирать цветы. Покимица разрешает девочке играть там…

Адам направился к приставной лестнице, роясь в карманах в поисках листка бумаги. Семья, сопровождаемая большой тенью, двинулась вниз по лестнице, продолжая жаться друг к другу, словно опасаясь, как бы тень ни втерлась между ними. Одна только девочка оглянулась и крикнула:

— Нас зовут Стоны!

— Стоны?! — оглянулся на звук юноша.

— Да. Это наша фамилия. Стон! — подтвердил ребенок.

— Адам. Адам Лозанич… — представился юноша, но Стоны уже исчезли из вида.

Вяло собравшись с силами, словно уверенная, что им от нее все равно не уйти, тройная тень лениво скользнула с террасы вниз, вслед за ними.

Заняв на верху лестницы самое устойчивое и самое удобное из возможных положений, Адам, у которого не было с собой метра, принялся ладонью измерять и размечать имеющееся пустое пространство, чтобы поместить в нем четыре слова. Следы от исправления предыдущих надписей можно было заметить и снизу, а уж вблизи распознать их было совсем легко. Получалось, что фронтон представлял собой своего рода архитектурный палимпсест, место, где на предыдущий текст неоднократно наносился новый. Разбирая букву за буквой по остаткам штукатурки, красок, выпуклостей и углублений, юноша установил по крайней мере четыре возможных прежних вмешательства. Первая, самая старая, явно выделяющаяся латинская надпись «Villa Nathalie» [5] Вилла Натали (фр.). была сделана рельефно, она не менее чем на три пальца выступала над стеной фронтона. Вторая, барельефная, более низкая, была выполнена кириллицей, и из всех ее слов можно было разобрать только одно, которое звучало как «…наследие». И если бы юноша не вспомнил посвящения на первой странице книги, ему бы стоило большого труда разгадать ее смысл, потому что тот, кто делал третье изменение, последовательно, иногда до самого кирпича, сбил предыдущую надпись, потом заполнил выбоины новой штукатуркой, а потом обычной масляной краской нанес новую надпись — «1945». Относительно четвертого слоя трудно было с уверенностью сказать, явился ли он очередным результатом еще одной перемены ненадежной человеческой природы или же был просто плодом действия времени, сменявших друг друга и всё смывающих дождей, вонзавшихся в стену палящих лучей солнца, влаги, жары, укусов морозных ветров, но только слой этот не был помечен совершенно ничем.

Аккуратно устранив остатки предыдущих надписей, юноша выбрал тип лапидарных квадратных заглавных букв и, выудив из памяти знания по римской эпиграфике и разметив место для латинских слов и интервалов между ними, написал в две строки: