Михаил Чулаки - Долгие поиски

— Выходит, я стану?! И опять эти безответственные выкрики. Не для того мы вас пустили. Так мы никогда из этой кляузы не выберемся. — Мирошников снова умышленно подыграл тем, кто торопился.

— Правильно, и так затянули! — закричали несколько человек.

— Мы же ничего не выяснили! — Ароныч пытался предотвратить распад собрания.

— А чего выяснять? — встал технолог Леша Гусятников. — Чего выяснять? Имеет право начальник цеха приказать произвести работу? Имеет. Так что изменится, если подтвердят, что Борис Евгеньевич приказал Сысоеву? Он имел полное право.

— На неисправном оборудовании? — это Мишка Мирзоев.

— А кто решает, исправное оно или нет? Сам рабочий? Он нам нарушает! Если Ярыгин считал, что с баллоном нельзя работать, позвал бы технику безопасности, пусть бы составили акт. А то мало ли кому что покажется.

— Но ведь баллон действительно полетел! — даже кто-то из спешивших не вытерпел.

— В данном случае Борис Евгеньевич мог ошибиться. Каждый имеет право ошибиться в конкретном случае, пока не составлен официальный акт.

— Чего ж он запирается? Сказал бы прямо: я ошибся. — Ярыгин смотрел мимо Мирошникова, будто того здесь и не было.

— Так ведь не о Борисе Евгеньевиче речь. Речь о вас. Приказывал Борис Евгеньевич или не приказывал, это не меняет главного: вы сорвали спасательные работы, сгорели электромоторы, а могло быть и хуже.

— Потому и сгорели, что он заставил Сысоева!

— Нет! Предположим на минуту, что Борис Евгеньевич действительно заставил, на что имел полное право. Если и есть в таком случае его вина, что сгорели электромоторы, то вина невольная, несознательная. А вы сорвали их спасение сознательно. Вы на нашу историю плюнули, когда сказали, что не допустите героизма!

— Ну знаешь, Лешка! Не хуже Мирошникова демагог растешь.

— Я попрошу!

— Есть разница: героизм Магнитки, героизм ради преодоления вековой отсталости и всего такого или героизм ради того, чтобы скрыть бездарный карьеризм Мирошникова? Есть разница?!

— Вы забываетесь! — Мирошников и Леша вскричали в унисон.

— Чего мне забываться? Я не забыл, я помню, что он заставлял гнать рольганг не ради дела, а ради того, чтобы перед комиссией выставиться. Так что ж, из-за этого жизнью рисковать? Вы еще фронт припомните, как там рисковали! Так вот на фронте рисковать — геройство, а чтобы покрыть Мирошникова — преступление. Есть разница?! Это вы на нашу историю плюете, когда с Магниткой сравниваете.

— И все-таки у меня не укладывается, — сказал старик Иван Самсонович. Он пенсионер, но регулярно приходит на такие собрания. — Все-таки не укладывается. Я воспитан так, чтобы прежде всего народное добро спасать. Себя не жалей, а добро спасай! Виноват Борис Евгеньевич, не виноват — какая разница? Что же, Ярыгин не спасал моторы от обиды на Мирошникова? Отомстил ему тем, что моторы сгорели? Назло ему спалил?

— Я спалил?! Как вы переворачиваете!

— Но ведь спасти не дал?

— Иван Самсонович, — сказал Ароныч, — а как было спасти? Технически?

— Огнетушителями.

— Огнетушителем горящий ацетилен не потушишь. Тем более крутится он все время.

— Предохранительный колпак навернуть.

— На струю в четырнадцать атмосфер? Руку бы отрезало, и больше ничего.

— Надо же было что-то делать! Пораженчество получается: то нельзя, другое невозможно.

— Бывает, что и невозможно. Раз уж струя вырвалась, загорелась, единственный выход — дать прогореть. И всех немедленно эвакуировать из опасной зоны.

В растерянности все замолчали. Вопрос все время стоял так: виноват — не виноват, струсил — не струсил; и мысль, что спасать было вообще невозможно, оказалась неожиданной. Не привыкли к тому, что спасать невозможно. Вот так Ароныч!

— Вы представляете, — в тишине раздался негромкий на этот раз голос Оли, и это тоже было удивительно: привыкли, что Олин голос любой шум перекрывает, — вы представляете, как бы мы друг на друга смотрели, если бы погиб кто-нибудь. Или руку бы отрезало. На одной чаше жизнь, а на другой эти обмотки электромоторные… Вы представьте.

— А Ярыгин и рисковал! — ревниво выкрикнула Люся. — Когда думали, что надо Сысоева спасать. Он и Вася.

И наконец вошел Сысоев.

Страшно было Пете. «Между молотом и наковальней», — повторял он про себя. Двое ссорятся, а при чем здесь он? Он хочет ладить со всеми. И вот наступает момент, когда со всеми поладить невозможно, когда нужно делать выбор. Вот что мучительнее всего для такой натуры: выбор!

Разве Ярыгин в силах тягаться с Мирошниковым? Куда ему! Если бы несчастный случай произошел, кого-нибудь убило — тогда бы другое дело, тогда бы Мирошников полетел, а может быть, и под суд. Но ведь ничего не случилось! Ничего не случилось, Мирошников останется. И все-таки пойти против ребят было страшнее. Почему? Он бы не мог объяснить. Побьют? Нет, не в грубой силе дело. Но страшнее.

Язык плохо слушался Петю. Но под взглядами Васи, Мишки, Игоря (Ярыгин не смотрел, отвернулся презрительно) он выдавливал из себя правду.

Ничего не случилось, никто не погиб, трудно снять Мирошникова — это не только Петя, это все понимали. Но когда Петя кончил, на Мирошникова старались не смотреть. Даже Леша-технолог. Молчали.

— Вы понимаете, в чем тут вредность, — заговорил Ярыгин, — если разобраться по-настоящему? Ну, глупость сделал, потом струсил, соврал — это бы еще пусть. А то, что он мешает делать настоящее дело, живет за счет показухи, красивыми словами спекулирует…

Мирошников сидел пунцовый. Не выдержал, выкрикнул:

— Мальчишка еще, чтобы учить!

Ярыгин ничуть не смутился, не сбился:

— Учит не тот, кто старше, а тот, кто прав. Вы вот старше, а что нам хотите оставить в наследство? Чему научить? Показухе? Такие, как вы, учат думать двумя этажами: одно дело ненастоящее, и все знают, что ненастоящее, но по особому счету оно будто бы даже важнее настоящего, потому что на нем такие, как Мирошников, получают повышения, преуспевают; а другое дело настоящее, но еще неизвестно, заметят ли настоящее дело, когда рядом такие фейерверки.

Мирошников хотел еще что-то выкрикнуть, но не решился, только пробормотал под нос:

— А кто разберется, где настоящее? Такие, как вы?

А Ярыгин продолжал, словно гвозди забивал:

— Вот чем Мирошников вреден: он развращает фиктивным делом. Колорадский жук, а не человек! Фельетоны часто: такой-то завмаг проворовался. А если собрать по судам всех воров да подсчитать, от кого больше убытков, от них или от таких вот барабанщиков, так те ворюги котятами покажутся. Рыночного спекулянта поймать легко, а спекулянт словами — защищен. До него добраться — ноги собьешь! Но с таким мириться — себя не уважать!

Ароныч слушал, грустил, вздыхал тяжело. Наконец сказал шепотом сидевшему рядом Косте Волосову: