Владимир Шаров - Будьте как дети

Сабуров, не задумываясь, ответил, что километрах в семидесяти на север от их заповедника есть болото, которое называется Медвежий Мох. Лично он, Алеша, там пока не был, но, если судить по аэрофотосъемке и описаниям, Медвежий Мох – ровно то, что нужно Сереже. Топь в стороне от любых дорог, площадь ее примерно девятьсот километров, то есть от края до сердцевины, откуда ни зайди – не меньше пятнадцати верст. Прямо по Сережиному техзаданию, по центру мха – ложбина, и в ней – овальное, вытянутое с юга на север озеро. Дно глубокое, точно больше шести-семи метров, а сколько – никто не мерил, может, и тридцать, потому озеро и не зарастает. Рядом с водой – ложбина и пропахана ею гранитная глыба, одна из самых крупных в Калининской области, которую, уходя на север, потерял карельский ледник. Насколько он, Алеша, помнит, над урезом воды этот камень возвышается метров на пятнадцать-семнадцать.

Камень за двадцать тысяч лет успел покрыться наносами и порос настоящим строевым лесом. «Сосна и ель, – добавил Алеша, – элитные, коренные. На Валдае участков подобной сохранности единицы. – И продолжал: – Прежний директор нашего заповедника был из выдвиженцев; большой энтузиаст лесопосадок в Калининской области, он хотел вообще осушить все болота. Клал глаз и на Медвежий Мох. Лет восемь назад летом туда пригнали десяток тракторов, велели, кружа по периметру, прокладывать мелиоративные канавы. Но ничего не получилось. Потопили в торфе кучу техники и отступили».

Сережа: «Значит, до камня можно добраться только зимой?» Алеша: «Да. К середине декабря полыньи на Валдайских озерах замерзают даже там, где со дна бьют мощные ключи. Дальше, до конца марта, лед толстый, прочный, если ее не перегружать, выдержит и полуторку». Кстати, продолжал Сабуров, если мы решим ехать где-нибудь в середине марта, он охотно присоединится: посмотреть на Медвежий Мох ему и самому интересно. Нам был дан и другой совет. Конечно, сказал Алеша, пройти пятнадцать-двадцать километров с рюкзаком не проблема, но, коли у Сережи серьезные планы, он бы, Алеша, пешком не шел. Если много барахла, куда проще в одной из деревень по краю болота найти лошадь. Алешиной рекомендации мы вняли, и через неделю, когда Сабуров переслал из Нелидова миллиметровую карту Медвежьего Мха, на моем «запорожце» отправились на разведку.

Подходящих деревень, то есть таких, куда вела хотя бы грунтовая дорога, было восемь, и уже во второй, Аникеевке, мы познакомились с Акимычем – хорошим, правильным стариком, у которого была и лошадь – мерин Доля, и сани. С Акимычем мы первый раз и проехали по Медвежьему Мху. К сожалению, насчет озера ничего определенного сказать не могу, подо льдом с метровым слоем снега разглядеть что-нибудь трудно, правда, когда перестало трясти, мы поняли, что кочки кончились, под нами – зеркало воды. Остров же мне определенно понравился: небольшой, всего гектаров в тридцать круглый холм, этакий лоб, как и обещал Алеша, весь заросший сильным, здоровым лесом.

В январе день короток, обернуться засветло мы не успели. Хотя была луна, решили лошадью не рисковать, и на поляне, под старой елью разбили бивуак. Мороз был несильный. Ветер с Балтики нагнал тепло, из деревни мы выезжали вообще в оттепель. Оставшись, задали мерину сена, развели костер, принялись готовить ужин. У меня были две бутылки водки, мы выпивали и под них, как куры на насесте, рядком усевшись на сани, чуть не до рассвета слушали старика. Акимычу было что рассказать – зимой сорок второго года он попал в окружение, потом три года был в немецком плену, из них два – в концентрационном лагере «Берген-Бельзен», а когда вернулся в Россию, получил срок за измену родине и еще восемь лет провел в нашем лагере под Карагандой. Свою жизнь он вспоминал без ненависти, раз даже похвастался, что в деревне – единственный, кто вернулся живой и не инвалид.

На следующий день мы благополучно возвратились в Аникеевку, а оттуда, отказавшись от баньки, на машине через пять часов въезжали уже в Москву. Сережа был весел, говорил, что всё складывается отлично, я тоже был доволен, хотя будущее представлял смутно. Про Сережины намерения я, конечно, догадывался, однако всерьез к ним не относился, считал за что-то вроде игры. Как быстро пойдет дальше дело, мне и в голову не приходило.

В той же квартире, что и Сережа, в семиметровом чулане с куцым окошком под потолком жила семья из четырех человек. Приезжие, кажется, из Армении. После возвращения с Медвежьего Мха Сережа в две недели решил формальности и с ними поменялся, а полученные отступные потратил на списанное экспедиционное оборудование. Теперь у него были утепленная палатка, спальник на гагачьем пуху, небольшая аккуратная печка и надувная лодка – всё на ходу и в сносном состоянии. Кроме этого, на остров брались инструменты, продукты и для работы – запас красок и холста.

К 1 марта я на «запорожце» за три ездки перебросил его груз в Аникеевку, где в сарае у Акимыча был устроен наш склад. Благодаря предварительным ходкам, 15 марта в ту же Аникеевку мы с Сережей ехали на полупустой машине. По пути, в Конюхове, на железнодорожном полустанке забрали Алешу, и вечером, ни разу не увязнув на расчищенном трактором зимнике, сидели уже за столом у Акимыча.

Как бы активно я Сереже ни помогал, его затея мне не нравилась – мать приучила не любить вещи, которые нельзя отмотать обратно, Сережина мена комнатами казалась мне большой ошибкой. Другое дело – Алеша: он был полон энтузиазма. В машине Сабуров принялся объяснять, что, если бы не мы, на Медвежий Мох он попал бы не скоро. А в средней полосе это болото из самых глухих. Для специалиста по переувлажненным ландшафтам подобное место – клад. В конце концов Алешин восторг меня утомил, и я усомнился, спросил, что можно увидеть под полутораметровым слоем снега и льда, но он отмахнулся и продолжал свою «болотную» песнь.

Чтобы перевезти Сережин скарб, Доле понадобилось несколько дней. Первый раз, когда сани были особенно тяжелы, ехали медленно: Алеша, проверяя лед, шел с палкой впереди, дальше мы с Сережей и Акимыч, который, чтобы успокоить лошадь, вел ее под уздцы. Едва добравшись до острова, прямо на берегу сгрузили палатку, печку, инструменты – хотели еще до темноты разбить лагерь и отпустить Акимыча.

Мне казалось, что к тому времени Сережа уже начал нами тяготиться. К месту и не к месту повторял, что очень и мне, и Алеше, и Акимычу благодарен, всё, о чем он просил, мы сделали лучше некуда, но было ясно, что он устал и не чает остаться один. Тем не менее, когда после ночи в палатке Сабуров сказал, что под такой кровлей зимой жить нельзя: надо рыть землянку – спорить с нами не стал. Насчет палатки я был с Алешей согласен, правда, думал о срубе. Везде, кроме как на берегу, камень, чем его ломать, непонятно. Но Алеша, обойдя остров, на южной стороне, где снег пятнами уже сошел, разыскал широкую забитую песком расселину. Копать там было легко – в итоге работа не заняла и пяти дней.