Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

— Можно и так сказать. Куда денешься, — говорят. Если проиграли. Как и русские, — про них тоже вполне можно сказать «позорные», когда проигрывают. Я сам слышал. На стадионе.

— Ну, да, — опять вынужденно согласился мужичишка, морщась, — но… Но хохлы — вдвойне.

— Почему? — мне стало действительно смешно и я, вместе с несколькими другими мужчинами, пассивными наблюдателями, рассмеялся.

Мужик махнул рукой на смеявшихся:

— Да потому что они сами по себе «хохлы позорные», а тут еще и проиграли!

Тут уже облегченно рассмеялся весь переговорный пункт: и русские, и украинцы, и татары, и азербайджанцы.

К мужичку на выручку спешат его дамы. Выручка заключается в том, что они, наклонившись к нему, что-то возбужденно шепчут на оба уха, видимо, пристыживают.

— А, — отмахивается воспитуемый, показывает глазами на телефонные кабины, — вы там со своей любимой маменькой лучше разберитесь, без меня, кстати. А я с футболистами как-нибудь сам разберусь! Без вас!

Женщины, демонстрируя достоинство, отошли (видно, обычная ситуация). Но как раз в эту минуту в помещение обратно вплыл Майкл и, не дожидаясь команды, равнодушно развалился посреди зала.

Мужик зыркнул глазами по сторонам, кашлянул.

— Майкл! Все-таки ты… — он боролся с желанием покрепче обозвать бестолкового воспитанника, но совладал с собой. — Позорник ты, Майкл, и, главное, меня позоришь перед… — его лицо вдруг просветлело, как от удачной находки, голос возвысился, фразы зазвучали отчетливее, весомее: — Надо было тебя хохлом назвать. Совести у тебя не-е-т. Кормишь тебя, кормишь!.. А от тебя… одна аллергия, говорят. — Следующие слова уже совершенно явно предназначались не для Майкла: — Все мы вот здесь, — он описал перед собой окружность, — газ наш природный качаем туда за здорово живешь. Уренгой, понимаешь, Помары-Ужгород. Но, Майкл, запомни, сколько хохла не корми, — он все в НАТО смотрит!

Его дамы заскочили в кабину, он же, — непонятно: специально или случайно, — решительным шагом, выбрасывая ноги впереди туловища, покинул зал ожидания. Пес солидарно, правда, несколько понуро, пошел следом.

«Зрители» переглядываясь, улыбались, безмолвно оценивая только что завершившуюся сцену. Вышли из кабины женщины с пунцовыми лицами, уходя, они уже были похожи друг на друга как близняшки.

Подал голос пожилой бородатый мужчина в авиационной куртке и унтах, кивая на дверь, как бы глуша неуютное эхо, нехарактерное для данного помещения:

— Переживает как за своих, поэтому и ругает. А представьте, если бы выиграли. Что бы он тогда тут говорил? Да радовался бы и говорил: ай да хохлы, сукины дети, надо же — выиграли! Знай наших, англичане позорные!.. или как их там.

В дверном проеме показалось уже знакомое всем лицо, — хорошего человека вспомнить нельзя. Сейчас глаза были широко раскрыты, губы в табачных крошках. В голосе неподдельная тревога:

— Хохлы! Там машина чья-то горит! Чья машина?

Несколько человек ломятся к выходу, некоторые, в том числе азербайджанцы, побросав телефонные трубки, выскакивают из кабинок. Остальные льнут к окну: интересно. Потом все быстро возвращаются, качая головами, но даже не ругаясь. Все нормально, такая шутка. Мужик, воспользовавшись сотворенной суматохой, исчез и больше не появлялся. Впрочем, кто его знает: мне дали мой город, я быстро поговорил и ушел.

Время от времени, помимо воли, я отрываюсь от бессмысленной пестроты журнальных картинок и взглядываю на нее. В этом — моя непреодолимая подчиненность чему-то внешнему. А может быть, внутреннему. Поэтому я «делаю вид»: пытаясь обмануться, заставляю себя смотреть на объект моего притяжения с интересом, будто мне действительно необходимо это созерцание. (Но тайком иначе, я знаю, ей мое внимание будет обидно.)

Получается: смотрю чуть дольше, чем определено мне моим труднообъяснимым страхом. Чтобы внушить себе: я — хозяйка, смотрю куда хочу и сколько хочу.

Я не люблю зависимости, поэтому друзья считают меня сильной. На самом деле это выглядит иначе: не люблю, потому что страдаю от всякой, даже малой, зависимости. Я слабая.

Два дня назад я подошла к этому большому окошку в читальном зале, через минуту принявшему сходство с амбразурой, с пещерным зевом, и объяснила, что хочу на несколько дней стать посетителем библиотеки. Я, можно сказать, проездом в этом городе, в командировке, нужно как-то скоротать время. Заодно надеюсь поближе познакомиться с вашей тихой и, оказывается, чудесной провинцией — поэтому меня устроила бы литература по краеведению и вообще книги местных авторов, если они есть…

Голубоглазая женщина на выдаче встретила меня, как показалось, преувеличенно радостно. Не как пролетную читательницу-однодневку, а словно завсегдатая, личную знакомую. Это приятно: улыбчивый сервис — еще не стойкое явление на наших просторах. Я говорила, глаза блуждали по стеллажам за спиной женщины, выдающей книги. И вдруг я наткнулась на этот взгляд — и едва не отшатнулась…

Тело покрылось мурашками, горячая волна, поднявшись от спины, в мгновение достигла висков, запульсировала в затылке — обычный страх перед неизведанным, умноженный внезапностью. Наверное, мои губы поползли с лица, безобразно размазались по щекам, брови сложились в беспомощной пирамидке — я выдала себя. Ибо все то, что являлось лицом женщины, стало еще ужаснее. Это был зловещий оскал уставшего улыбаться — злость, уходящая корнями в боль. Эти глаза, колючие от сухости, были конечным пунктом плача: соленая, печальная, горючая влага не успевала стать слезами, — она выкипала на подходе к роговице.

Я отвернулась, прижав к груди книги и журналы, и, как бы открещиваясь от потрясения, торопливо нарекла улыбающуюся женщину: «миссис Смайл». Даже губы задвигались в шепотливом причитании: «Миссис Смайл, миссис Смайл…» В переводе это звучит не так, как есть на самом деле. Звучит бедно. Так надо. Причина этой необходимости в поиске лингвистической маскировки: английский «смайл» не равняется русской улыбке. Это вообще. А в данном случае «Смайл» сжатое, зашифрованное, закодированное нечто, что в подстрочном переводе значит улыбка. Можно сказать и конкретнее: «Миссис Смайл» — это надпись на плотной шторке, прикрывающей замочную скважину. Заглянуть — содрогнуться от жалости и страха. Я не могу потрафить профессиональной журналистской жажде отодвинуть шторку, попытаться расшифровать. Не хватит сил, потому что я уже, задолго до посещения библиотеки, на пределе. «Миссис Смайл!..»

У миссис Смайл маска. Маска — «Улыбка!!!» Улыбка с тремя восклицательными знаками. Для того, чтобы понять, что это за улыбка, нужно представить ситуацию, когда человек — вдруг! — встретил безнадежно утерянного милейшего друга детства. Или (пример для меркантила) невероятно, по крупному, выиграл в лотерею — после этого великолепным образом решатся все материальные проблемы. Словом, ее улыбка — это движения лицевых мышц, предназначенные для неожиданной великой радости.