Андрей Макаревич - …Я вырос на ваших песнях

Есть, правда, еще один Космос. Он — внутри каждого из нас. Он бесконечен, и наполнен ангелами и демонами. И иногда нам только кажется, что мы имеем над ними власть. А между тем сегодня из нас выпускают демонов — методично и осознанно. Сталкивая нас лбами, ссоря «патриотов» и «либералов», «русских» и «нерусских», приезжих и местных, брызгая на нас слюнями с экранов, где одно общественно-политическое шоу сменяет другое, топая ногами в защиту якобы православной веры. Власть, кажется, забыла, что выпустить демонов куда проще, чем загнать их обратно. И вот когда процесс примет окончательно неуправляемый характер — будет вам космос.

Сложнее всего дать определение самым обыденным словам из нашего обихода. Ну-ка, что такое мода? Коротко и емко!

Ладно, не мучайтесь. Вот как определяют это понятие словари.

Даль: «Ходящий обычай, временная, изменчивая прихоть в житейском быту, в обществе, в покрое одежды и нарядах».

(Хорошо сказано, а?)

«Историко-этимологический словарь современного русского языка» под редакцией П. Я. Черных: «Совокупность привычке и вкусов в отношении одежды, предметов быта и пр., считающихся в данный момент в определенной общественной среде образцовыми».

Фасмер, «Этимологический словарь русского языка»: «Мода — впервые у Петра Первого, также у Фонвизина. Через нем. „Mode“ или из франц. „mode“ от лат. „modus“ — мера (предмета); правило, предписание; образ, способ» (ну понятно — у немца все из Германии пошло. А вот латынь — интересно: мода — мера. По-моему, как раз наоборот!)

Вот малоизвестный энциклопедический словарь Ф. Павленкова, 1899 год: «Господство в данное время каких-либо вкусов, направлений и т. п., отражающееся в любой области народной жизни». Коротко и ясно.

Ну и наконец Большой энциклопедический словарь, 2000 год. «Непродолжит. господство определ. вкуса в к.-л. сфере жизни или культуры. В отличие от стиля, М. отражает более кратковр. и поверхностные изменения внеш. форм бытовых предметов и худ. произведений. В узком смысле — смена форм образцов одежды. 2 — непрочная, быстропроходящая популярность».

Ну, в общем разобрались.

Сегодня я считаю себя скорее антимодным человеком. Потому что сегодня мода вместе с рекламой гамбургеров, прокладок, новых марок автомобилей и мороженого вколачивается в наши головы отбойным молотком. Собственно, все перечисленное и есть составляющие моды. Поэтому сегодня быть модным — это быть как все (ибо кто же не хочет быть модным?). Я не хочу. «В этом сезоне модно пить Фанту!» Да идите вы в жопу.

Ну а что касается одежды — вся она сегодня придумывается для молодых, худющих, толерантно настроенных в смысле унисекса. А мне, извините, не двадцать лет, не хочется выглядеть смешным. Хотя слабые попытки производились. Я сильно переживал по поводу модных сверхнизких поясов у джинсов — мне казалось, что достаточно нечаянного движения, и они сползут — чего там сползать-то? К тому же то, что нависало над этим поясом спереди и с боков, сильно не радовало. А покупал по двум причинам — во-первых, других и не продавали: был пояс низкий и невозможно низкий. Во-вторых, меня пытался подсадить на них сын: артист, значит, будь модным. На нем, двадцатипятилетнем, они сидели как надо — непонятно на чем держались. Я даже попробовал их сдернуть с него неожиданно сзади — не получилось! В общем, мода не пошла.

Однако! Я вспоминаю нас двадцатилетних, я копаюсь в потрескавшихся черно-белых московских и питерских фотографиях — «Машина», «Аквариум», «Удачное приобретение»… Мы были жуткие модники! Но наша мода была — наоборот: МЫ НЕ КАК ВСЕ! А в условиях советской действительности наши наряды граничили с идеологическим вызовом. Да это и был вызов — эй, вы, серенькие, мешковатые, одинаковые, с кислыми лицами — просыпайтесь! Битлы и роллинги идут! Лав, пипл! Мы шили невероятные клеша из бархата, занавесок и матрасной ткани. Ширина превосходила все допустимые пределы. Мы затягивали наши бока (тогда, к счастью, худые) в батники на два размера меньше, и все решала прочность ниток, державших пуговицы. Мы стучали по асфальту неимоверными сабо: платформа десять сантиметров! И суровые осуждающие взгляды строителей несостоявшегося коммунизма нас только заводили. Конечно, мы не листали модные журналы от кутюр (да их и не было — за исключением журнала «Польская мода»!) — мы срисовывали себя с Джимми Хендрикса. Думаете, он со своими цыганскими рубахами, цветами и перьями у «Дольче Габбана» одевался? Да прекратите. Такой же сумасшедший, как мы. По общечеловеческой моде одевался Энгельберт Хампердинк — чуть расклешенные благообразные однотонные брючки, короткий приталенный пиджачок, причесочка. Модненький такой гусь.

Конечно, это во многом диктовалось философией хиппи — не будь как все! Даже среди своих! Поэтому фантазия не знала границ, а крайняя ограниченность в материалах и подручных средствах заставляла пускаться в удивительные ухищрения. Помню девочек, аккуратно завернутых в тюль от занавески, — там, где надо — просвечивает. Чуть-чуть. Золотая бахрома на рукавах моей концертной рубахи была срезана с какого-то красного знамени. Эх…

Сегодня мир невероятно унифицировался. И напрасно мальчики в расшнурованных кроссовочках и шапочках на глаза думают, что все они выглядят по-разному. Нет, все они выглядят одинаково. Мода больше ни с кем не воюет.

А может, они и не думают?

Нет-нет, господа, поверьте мне: если уж мы говорим об искусстве, то музыка — искусство искусств, высшая его ступень. Музыка необъяснима и иррациональна. Желаете пояснений? Извольте.

В любом из искусств помимо «как» (что и составляет тайну искусства) непременно есть еще и «про что». Про что там у тебя книжка — про любовь, про войну или про дружбу? Ромео и Джульетта умерли от любви, и мы печалимся, Чапаев опять не доплыл до берега — горе, бурлаки тянут баржу, им тяжело и жарко, и мы сопереживаем. Даже балет, по сути набор живых картинок к музыке, имеет содержание — про что там «Лебединое озеро»? А тут дядька склонил голову, провел конским волосом смычка по струнам скрипки — и ты вдруг заплакал. Что с тобой, дружок? Про что это ты плачешь?

Теория, как водится, очень хорошо объясняет, как та или иная музыка сделана, но никогда не объяснит, как ее сделать. Краски, положенные на холст, даже в полном соответствии с инструкцией, еще не есть картина.

Музыка нанизана на ритм, как все живое на нашей планете (а индейцы считали, что живое на планете — все, считая саму Мать-Землю, и я с ними согласен). Все вокруг подчинено ритму: день и ночь, зима и лето, приливы и отливы, фазы солнечной активности, смена глобальных потеплений и ледниковых периодов. Порывы ветра хаотичны, а волны ударяют в берег, создавая мощный ритм — как это? Внутри каждого из нас ритмично бьется сердце. Там, где остановился ритм — закончилась жизнь. Ритм задан нам Богом.