Михаил Тарковский - Полёт совы

У места Володя остановился и показал рукой — вдали в прогале меж домов темнел маленький грязно-серый квадрат. Над ним обильно вился синий дым. Я пошёл в его направлении. Прошёл вдоль заборов на какие-то задворки, где валялись лодки от вездеходов, ржавая рама от трактора, давленные в щепу бревна со свинцовыми следами металла, гусеница, вросшая в землю и похожая на позвоночник. Всё было изъезжено гусеницами, улито маслом, а в воздухе воняло выхлопом — где-то за балком у чахлого леса напряжённо тарахтел трактор. Чем дольше я шёл к балку, тем сильнее терял ощущение реальности и тем больше отдавало наваждением и напоминало уже виденное. Не то наяву, не то во сне, не то читанное в европейской литературе времён моды на многозначительную призрачность.

Вдобавок меня беспокоила полная рокировка ролей — если сначала Эдя меня «докорял» и я не знал, как отвязаться, то теперь я должен был сам его вылавливать. Зная кочевряжистый Эдин нрав, я допускал, что он возьмёт и передумает, и придётся его уговаривать, а едва он почувствует, что мне нужда, начнёт ломать концерт. К тому же он может оказаться пьяным до недееспособности, а жена не даст денег.

Эти мысли клубились во мне одновременно, пока я разгорячённый, потный и взбудораженный шёл к балку, спотыкаясь о разномастный мусор, поскользнувшись в блестящем до синевы следу от каких-то саней и угваздав ладонь. И всё больше взбудораживался потому, что ощущение наваждения, какой-то нелепой тягучки продолжалось, пока я не понял, что никак не могу дойти до балка, хотя вовсю шевелю ногами. Что он реально существует, я не сомневался, и это подтверждалось тем, что вокруг него бегали, маша руками две фигуры, одна подлиннее, видимо. Эдина, и одна поменьше, видимо, Концевого Деда. Всё это время не проходило ощущения суеты, беспорядка. Лаяли собаки и тарахтел невидимый трактор. Потом вдруг что-то в мире встало на место и я наконец подошёл к балку, к которому вели два блестящих следа. Обойдя балок, я увидел трактор и Эдю, снимающего с его рогов трос. Рога блестели как зеркало.

Трактор развернулся и стал позади балка, тракторист вылез и стал по-своему перекладывать трос после Эди. А я рассмотрел второго человека. Это был матёрейший д е дище с пего-пятнистой бородой. Понимая, что от меня ждут описания очередной бороды, объясню: у Концевого Деда она росла одинаково и вниз, и в стороны от щёк, как жабры.

— О! Три-титьки-мать, вот и гость пожаловал! Проходите в избу.

Мы зашли в балок, где топилась печка. На столе у окошка лежал кусок рыбы в сохлой чешуе, полбулки хлеба, стояла початая бутылка «Дона Карлоса» и алюминиевая чашка с остатками пакетной лапши.

— Эдя, дело срочное! — попытался я обратиться к Эде, но тот сказал очень солидно и официально:

— Так, дорогой мой, не делается… Обожди, сначала давай хозяина уважим. У человека новоселье. А не собачья свадьба. И давай-ка я для начала вас представлю: Геннадий Иваныч, Сергей Иваныч. Два Иваныча, х-хе. Это не просто. Ну вот так, а теперь давайте.

В это время зашёл тракторист. Молодой парень со смолёвыми волосами и выступающим набалдашником на носу, отчего у него было необыкновенно «нюховитое» выраженье. Он живо сел к столу.

После паузы с кряканьем, сопеньем и закусыванием, я обратился к Эде:

— Эдя, ты мотор берёшь?

Эдя посмотрел на меня быстрым сорочьим, вороньим или кедровочьим взглядом. Чёрный глаз шасть на меня и обратно в сторону. И сказал не спеша:

— Э-э-э-э… мужики, новоселье не каждый день бывает.

А я подумал, что при таком передвижном жилье новоселье как раз можно устраивать каждый день и превесело жить. Однако Эдя продолжал:

— Не каждый день случается новоселье у человека, поэтому давайте-ка…

Я уже кое-что понимал в дипломатической науке и решил зайти ближе к жизни:

— А чо вы его утащили-то?

— Да видишь ли, три-титьки-мать, Серёжа, понимаешь, какое дело, — отозвался Концевой, — он стоял, оказывается, на участке одного козла, а тот строиться надумал, и я ему мешаю. А теперь всю эту ерунду с документами устроили, и я теперь не пришей где живу. Раньше в Сибири мы первопроходцы были — где застолбил, там и стал! Это по-народному! А у таперишних по кому? Вот Иван Грозный, я понимаю, он с народом был, против бояр… А эти, три-титьки-мать… с боярами… С боя-я-ярами… — протянул он, прищурившись, и отвернулся, махнул рукой, — я сра-а-азу понял… Эти с боя-я-рами…

Воспользовавшись историческим отступлением, я подготовился и, когда оратор закончил, толкнул Эдю и веско завёл:

— Короче, Эдуард, я мотор продаю, только мне край сейчас деньги нужны. Сейчас прямо, я кобеля беру у старовера, он стоит на берегу. Ты мне мозги не канифоль — скажи по честноку, берёшь или нет «вихря». А то у меня покупатель есть. Щас подъедет сюда. «На шейсят шестом».

— Я по-о-онял, что царь с боярами, а не с нами… — продолжал Концевой.

— Погоди… погоди, Иваныч… — Эдя изо всех сил зажмурился, силясь и аж скрипя волей. — Так, так… мотор…

— Постой, Эдя, ты чо, меня, три-титьки-мать, кидать, что ли? — ошарашенно сказал Дед. Он говорил очень выразительно, отчётливо и сочно.

Эдя продолжал усиленно и очень серьёзно морщиться, опустив лицо…

— Погоди… погоди… Сколько?

— Пятнадцать. Как говорили.

— Ты это… — лез обеспокоенно Дед.

— Да стой ты. Не кипишись… — И приказал: — Наливай!

Выпив, Эдя будто протрезвел и сказал голосом управляющего, которого призвали из столицы для разрешения очень важного тупикового вопроса. В час ночи он прилетел на самолёте, и его доставили в контору. Глаза у него сами закрываются, но он разлепляет их и, нечеловечески сосредоточившись, говорит негромко и чётко:

— В общем так. Четырнадцать. Щас едем ко мне. (Отвезёшь, Юрчик?) Заходим вдвоём. Ты. Я. Ты говоришь моей, что пятнадцать… Она в курсе.

— Мудро, три-тит-т-тьки-мать! — рявкнул Дед: — От это мудро!

— И всё решаем. Ну?

— Добро. Только поехали.

— Это… парни, — сказал Дед, — в магазине, когда втариваться будете, курить возьмите, и бич-пакетов, лапши этой… Сами только не слызгайте.

Гурьян ждал у лодки у костра. Он отдал мне собаку вместе с цепочкой. Кобель внимательно посмотрел на Гурьяна и послушно вышел, понимая, что происходит важное.

— Он молодой, два года, зовут Храбрый. Не пожалеешь. Приезжай в гости. Семьи нет? А то у нас сметана, творог. На цепи только держи, а то может отъесться.

Завершаю записями два длинных этих дня. Вспоминаю и мужиков, и Гурьяна, и Деда с его Грозным… Вот и выстраиваются части моего Русского мира, и чем они ярче, самобытней, извилистей — тем плотней друг к другу прилегают, входят в зацеп.

А то, что у меня теперь собака, — я ещё до конца и не осознал. Пока я не сколотил ему будку, он смотрел на меня с доверием и желанием ясности, прося, чтоб определили. Когда будка была готова, и я положил в неё сено, он проворно принял помещение, понимающе крутанулся, потоптался и лёг. А до этого смотрел с вопросом и надеждой. Чтоб только объяснили и показали. Чтоб дали возможность быть верным. И Храбрым.