Роушин Мини - Два дня в апреле

— У вас здесь синяк, — сообщает продавщица Уне, тыча пальцем в сторону подбородка, который продолжает напоминать о себе ноющей болью.

— Всё в порядке! — успокаивает её Уна. — Неудачно стукнулась. Могло быть и хуже!

«Насколько хуже? — мысленно спрашивает она себя. — Интересно бы посмотреться в зеркало!»

— Я хочу купить у вас розы. Жёлтые, если можно.

Отец любил жёлтые розы.

— Конечно! — кивает ей продавщица. — У нас есть жёлтые розы.

Она показывает взглядом на корзину свежайших, только-только начинающих распускаться роз красивого ярко-жёлтого цвета.

— А сколько я смогу купить за десять евро? — спрашивает у неё Уна.

Женщина улыбается в ответ.

— Давайте сделаем так: за десять евро я даю вам десять роз. Идёт? — Она подходит к корзине, выбирает десять штук и заворачивает их в красивую тиснённую бумагу бледно-зелёного цвета. — Дивные розы! Наверняка они понравятся тому человеку, для которого предназначены.

— Это для моего папы.

— Как замечательно! Отцам так редко дарят цветы. Наверняка он будет в восторге! Карточку будем вкладывать?

— Нет, не надо! Спасибо!

Писать сообщение человеку, который его уже никогда не прочитает, — это уже, пожалуй, слишком. Внезапно ей хочется поделиться с цветочницей своим горем, рассказать, для чего ей нужны цветы именно сегодня, но в последнюю минуту она передумывает. Люди всегда испытывают некую неловкость, когда в их присутствии заводят разговоры о смерти. К тому же она не уверена, что сможет сама удержаться от слёз, когда заговорит о гибели отца.

Уна расплачивается за цветы и выходит из магазина, крепко прижимая букет к груди. На крыльце она достаёт из кармана мобильник и проверяет входящие. Пока никаких эсэмэсок. Она погружается лицом в розы, но, к своему большому разочарованию, обнаруживает, что цветы совсем не пахнут.

Чтобы добраться до кладбища, ей потребовалось не более десяти минут. Она не спеша проходит через массивные чугунные ворота. На кладбище тихо и почти безлюдно. Лишь несколько человек стоят возле надгробий своих близких, еще пара — неторопливо бредут по центральной аллее. Она тоже устремляется к тому месту, где находятся могилы её мамы и папы. Подходит и внимательно читает слова, выбитые на надгробном памятнике. Хотя она и так знает эти слова наизусть.

Уна навещает могилу родителей хотя бы раз в месяц. Обязательно! Её гонит сюда страстное желание хоть на время снова обрести всё то, чем они когда-то были. Семьёй! Все трое… Хотя со смерти мамы прошло уже более десяти лет и сегодня память Уны хранит лишь очень скупые и смутные воспоминания о ней. Уна бы, пожалуй, и лицо её забыла начисто, если бы не фотографии. И голоса она совсем не помнит… и запаха её тела… и то, как она жестикулировала, когда говорила… и то, как двигалась.

Порой у Уны возникает такое чувство, будто в один прекрасный день мама подхватилась со стула, на котором сидела, встала и убежала от них. И с этим ничего нельзя было поделать. Только стоять и молча смотреть ей вслед, видеть, как её фигура делается всё меньше и меньше, пока не превращается в едва заметную точку. А потом и точка эта исчезает, и уже не остаётся ничего. Лишь какая-то полузнакомая женщина улыбается ей со страниц фотоальбома.

Но вот папа… он пока еще для неё реальный человек. Она всё ещё явственно слышит его голос, чувствует приятное тепло рук, помня, как он её обнимал, ощущает слабый запах смазочных масел, которыми он весь пропитался на работе. «Моя красавица! — восклицал он, крепко прижимая Уну к своей груди. — Моя самая лучшая девочка на свете!»

Всё — правда! За исключением одного. Она совсем не девочка Финна. Папа удочерил её, когда женился на маме. Да, папа любил её и обращался с нею как со своей родной дочерью, но вот только дочерью она ему не была. Хотя сама Уна тоже относилась к Финну как к своему родному отцу. Когда она была поменьше, то вообще молилась каждый день да ночь за Финна. Помнится, зажмурит крепко глаза и начинает просить неизвестно кого, кто, быть может, и не слушает, и не слышит её, чтобы тот, он или оно, сделали так, чтобы Финн стал её настоящим отцом. Глупо, конечно! И так по-детски… Как будто можно повернуть время вспять и всё переделать. Ещё никому не удавалось изменить собственное прошлое.

Уна склоняется над могилой и бережно кладёт жёлтые розы к подножию памятника. Молча стоит на холоде, засунув руки глубоко в карманы, и мысленно разговаривает с отцом.

Она рассказывает ему всё, без утайки.

Уже половина одиннадцатого — позже, чем она планировала управиться. Уна сворачивает к неширокой аллее, которая выводит её к задам целой вереницы стандартных домиков, примостившихся на насыпи (из неё когда-то сделали улицу). Она дует на озябшие руки, пытаясь согреть их. А ведь Мо работает в двух шагах отсюда. Её «Лавка радости» совсем рядом. Знала бы она, что Уна сейчас здесь, неподалёку.

А вот и синяя машина Кевина. Припаркована возле деревянной калитки. Капот уже украшен белыми лентами. Уна торопливо сворачивает к калитке. Её появление встречает восторженный собачий лай, несущийся из маленького дворика. Девочка осторожно отодвигает засов на калитке и заходит во двор. Приветственный лай достигает своего апогея.

— Привет! — слегка приседает она перед собакой, и та немедленно закидывает свои передние лапы ей на бёдра. Потом тычется мордой прямо ей в подбородок и начинает радостно облизывать лицо. — Ты моя хорошая! Ну всё! Хватит! Хватит!

Происхождение у Долли неопределённое. Так что о породе говорить не приходится. Висячие шелковистые уши, как у спаниеля, длинный нос, как у колли, бочкообразное туловище и кривоватые тоненькие ножки — это у неё от терьера, а вот бестолковость и добрая душа — от лабрадора. В свое время Уна была неприятно удивлена, когда узнала, что точно таким же радостным лаем Долли приветствует не только её, а всех, кто заходит во двор. Даже совершенно незнакомых людей. Так что сторож из Долли никудышный, если не сказать хуже.

Открывается дверь с чёрного хода. Уна поднимает голову, чтобы посмотреть, кто там.

— Я так и подумала, что это ты! — говорит ей Джуди.

На ней голубой пеньюар, в волосах торчат разноцветные бигуди. Макияж сделал её лицо непривычно чужим: подведены глаза, тени на веках, губная помада, крем-пудра. Уна впервые видит Джуди накрашенной.

— Иди ко мне! — обращается женщина к Уне и широко раскрывает руки навстречу ей. Уна пересекает крохотный дворик, рядом неотступно семенит преданная Долли.

Джуди обнимает её, и Уна с наслаждением втягивает в себя знакомый запах. В любое время дня и ночи Джуди всегда пахнет едой.

— Рада тебя видеть! — шепчет она куда-то поверх её головы. — Хорошо, что смогла вырваться.