Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

— Пятьсот рублей…, и я еще и пледик принесу… — Лицо Михалыча нисколько не поменялось, лишь мертвеющий взгляд заблестел, затеплился, глаза улыбнулись, как-то изнутри, на что способны, только совершенно лишенные сил, но полные духом, люди. Мужчина вздохнул, как смог и выдохнул:

— СпасиБог…, лучше сберегу… — «Урод! Сэкономит он! Копейку ему жалко! Пол рожи уже сгнило — одни зеньки и язык, через щеку вываливатся, зубы в оскале, а все экономит… — ссс-беее-реее-гууу… — тьфу!» — медсестра сжала зубы, чтобы не повторить это вслух, но немотивированная злоба все равно выпирала, да и вонь, исходящая от больного уже порядочно достала:

— От тебя воняет, как от помойки, терпи уже! Ты думаешь, что один, а вас таких еще тринадцать на сегодня записано… — И уж совсем прорвало:

— И вообще, кто вам…, какого вы сюда ходите?! И нам жить мешаете, и себя мучаете! Ну вот не боролись бы вы с этой заразой, давно спокойно бы на тот свет отправились бы и все… Детям квартиру бы оставили, а так все на лечение ж наверняка ушло — а на хрена?! Все равно сдохните!..

— Я думал у меня кровь совсем охладела, но она от вашей ненависти к нам еще стыть может… Простите, что не могу поднять ваш прожиточный уровень…, а детей у меня нет, и не было…, впрочем, как и квартиры… — С дырой, вместо щеки понятно говорить крайне сложно, но он медленно, выговаривал, даже скорее, говорил почти мычанием, выталкиваемым слогами, что было более — менее понятно.

— Ты еще и бомж?! Твою….

— Нет… — я честный мент… — На эти слова оба переглянулись, и глядя в глаза друг друга улыбнулись…, каждый о своем…

Небольшая комната, обычная палата химиотерапии в онкодиспансере, рассчитанная на четверых — ничего особенного: несколько систем, под капельницы, столик, пошарканные стены, кафельный пол, не очень ровный потолок, каждую трещинку, которой пациенты знают наизусть, проходящие здесь терапию, люминесцентная лампа, каталка в углу, запах, въевшейся рвоты, оставленные, просверленные взглядами отчаяние и надежды, в виде виртуальных, проникающих в тело стен раковин.

Среди этого единственным движущимся предметом, идентифицируемым живым, было только эта женщина, о которой можно было сказать, как о человеке, уже успевшем превратиться в совершенного циника и непробиваемого безэмоционального существа с часто не соответствующим выражением лица происходящему у нее внутри. Зато выражение глаз было более чем красноречивым:

— Ну а я честный медработник…, другая… в два раза больше попросила бы…

Дверь отворилась, помещение мгновенно наполнилось тяжело, почти со свистом, дышащим полноватым, таким же лысым, как Михалыч, человеком. Блестящая выпуклая неровность черепа, впрочем, шла ему, будто носилась всю их совместную жизнь:

— Здоров!.. — И не дожидаясь ответа, будто у себя дома, продолжил:

— Ну вот и я уже — немного припоздал!.. Ё! Совсем что ли… — дубак такой… — Подойдя к окну, закрыл форточку, бросив взгляд по всей площади пола, обнаружил обогреватель и включил его.

— Что вы делаете!?… — Лидочка, чуть было, не бросившись на вошедшего, уже хотела звать на помощь, но осеклась от одного встречного взгляда.

— Ты это…, бубню захлопни свою…, давай, давай шевели коряжками…

— Да я полицию…

— Хе, хе… Когда шпана ментов боялась-то?!.. Долго тебе еще с этим возиться-то, хотя вместе-то веселее…, давай-ка, красавица, заштырь меня на красоту? — Вспомнив, что лежащий под капельницей бывший милиционер, женщина, закрылась им:

— А она здесь… — Показывая взглядом на беззащитно лежавшего Михалыча, совершенно не испугавшегося, напротив несколько даже воспрянувшего, запротестовала барышня, на что немощный поддержал с неохотой:

— Был… следаком по особо важным… — Вошедший приблизился, всмотрелся, и почти сразу, немного удивленный, уже хотел снять повязку, заслонявшую бОльшую нижнюю половину лица, но решил все же поинтересоваться:

— Что-то я всех в городе знаю, а тыыы… — не припомню…

— Хлыст, Ваня…, Хлыст… — Крепыш, к которому обратился говорящий, назвав Его «Ваней», поменялся в лице, скрипнул зубами и костяшками пальцев, сжавшихся несильно в кулаки, почувствовал испарину, выступившую на лысине — вообще весь вид, заставили, и без того испуганную женщину, сделать несколько шагов к стене, вжаться в нее, и почувствовав слабость в ногах, опуститься на корточки. Глаза закрылись с одной мыслью: «Неудачный день!».

— Хлыст?! Михалыч…, ты что ли?!.. — Рука стоявшего рядом с больным, сжимавшая к этому моменту огромный пистолет, продолжила движение, самым кончиком ствола отодвигала ткань. Как только открылась прикрываемая ей дыра в щеке, физиономию смотрящего обезобразило гримасой неприязни, отвращения, жалости.

— Е-мое! Че с тобой?!

— Как и у всех здешних завсегдатаев… — рак гортани четвертой степени… [1] (стадия характеризуется выраженными внешними проявлениями (свищами, открытыми ранами языка, губ, проникающими ранами щёк. При этом зачастую больной не может есть самостоятельно и питание осуществляется через зонд. Голос так же нарушается)

— Даааа нуууу… Ты жеее… эээ…, я жееее…, ох, как же я тебя помню…, ты ж…, да ты в натуре, мостряга был! А че ты тут, а не в своей этой…, ведомственной больничке? Тебя-то на халяву должны лечить.

— Ваня, это я пока таких, как ты ловил и нужен был, еще мог на что-то рассчитывать, а сейчас вся пенсия в первый же день в аптеку утекает… — Иван смотрел на легендарного человека, известного всему криминальному миру — факты, будто мифы о подвигах Геракла, о котором первыми были на слуху у первокурсников профильных ВУЗов, этого человека знали даже простые телезрители, да что там все, кто хоть немного касался криминальных новостей…, смотрел и не мог понять, почему этот, когда-то здоровяк, умница, преданнейший своему делу и неподкупнейший, среди подобных ему, влачит такое горькое и не заслуженное существование.

Висевший на вешалке, изношенный почти до дыр, старый пиджак, видавший виды других кабинетов и мизансцен, да и его самого, Ваню «Полторабатька» — скрытнейшего из всех известных криминальных личностей, впрочем, фартового, поскольку его так и не удалось посадить, даже Хлысту, откровенно «говорил» о сегодняшнем положении следователя — «важняка», раскрывшего большинство громких, не слетавших «со слуха» обывателей десятками лет, преступлений.

— Эта…, Михалыч, таккк…, это же еще тот твой лапсердачок-то…, ты ж в нем меня еще принимал, лет двадцать назад… Че ж мусора то «цветные» [2] (генералитет) подзабыли о заслугах? Аааа…, что уж там, наши то блатюжки тоже всё на ширку извели давно, только и могут помочь, мол, «держись братуха». Хм…, у вас же махина — министерство целое! Ты че не в госпитале-то?