Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

— Что, Вань?

— Извини, я говорю…, как солнышко…

— Вот-вот…, мы даже сначала, хотели только в «белом» браке жить, так чисто все было, и так и осталось…, и вот все в своей жизни я всегда с нашими отношениями сравнивал…, и ничего похожего не находил…

— Ты можешь быть спокоен…

— В смысле?

— Ты эту чистоту не предал… Ты ее сохранил… Ты и уйдешь с ней!

— Дааа… Кто-то говорит, мол, я счастлив, что у меня это было! А я сам себя всегда успокаивал и успокаиваю, говоря себе: «У меня это есть, никто этого взять не сможет!»…

— Но ведь это все равно, что жить прошлым…

— Нет, Ваня, если любовь живет, а она настоящая вечна, то она и есть настоящее… Разве ты не веришь, что упокоившись мы перейдя в другой мир, увидим встречающих нас любимых…

— Я читал, что нас встретят два Ангела: Ангел-Хранитель и Ангел-Встречный, которые и вознесут нас не Небо…

— Именно…, и вот там нас уже ждут…

— Ты ее встретишь, Михалыч, точно встретишь…

— И я уже не знаю, где взять сил, чтобы дождаться этого… — я так долго ждал, сначала, переборол желание последовать за ней — Господь отвел от самоубийства, потом переборол желание мстить всем и каждому, а теперь вот уверен, что должен терпеть всю эту боль вместе с болячкой, чтобы искупить этим все и за нее, и за себя. Это и дает сил, чтобы даже не задумываться о самоубийстве, когда боль не утихает и нестерпима — я знаю, что она необходима и что она благо, я благодарен за нее, хотя и трудно себя в этом убедить, когда нет сил уже терпеть…

— Так, что ж ты молчишь то, я думал не болит, сейчас все достанем… Вот чудак — человек! Не стесняйся, да разве ты не понимаешь, что мне помочь тебе только в радость…

— Ты не понял! Это я сначала был слаб душей, а теперь осознал зачем и почему эта боль — где-то внутри есть место, точка какая-то, если хочешь…, и вот в нее я собираю эту боль, как бы сначала отдаюсь ей, даже желая в этот момент, чтобы она была самой сильной, такой и расползлась по всему организму, рассредоточив, а е сконцентрировав все свои болезненные усилия, потом жду внимательно, терпеливо, отслеживая пути ее следования, и нахожу, таким образом, ее эпицентры, далее усилием воли свожу их в одну точку, я долго ее искал — она у каждого есть, честно говоря, она как-то сама нашлась, и вот туда и собирая, начинаю сжимать, будто муху в кулаке, до тех пор, пока она не перестает пытаться вырваться от туда. Нельзя сказать, что боль полностью уходит, сильно уменьшается, как бы она может и остается, давая знать о своем, очень отдаленном присутствии, не распространяясь уже по всему организму, не доходит до мозга — так что ли, а потому не так больно, она обжигая, уходит, как бы от обиды, что перестала причинять столько боли и страдания, что перестала быть чем-то важным и единственно волнующим, но воспринимаемой. даже полезной и желаемой, от обиды, что будучи злом — такой задуманной, стала пользой, как будто, через обман она могла делать одно, но лож раскрылась, теперь содержа другой смысл, а раз нет прежнего злоумышленного, то и сила его теряется. Зато так победив его, у меня появляются силы, я даже немного загордился поначалу, что, мол, сам справился, и тут же получил заряд такой боли, что забыл, как справился с ней до этого. Болело до тех пор, пока я не начинал смиряться… И тут Боженька мне вернул прежнюю силу. Так что, если и происходит что-то, то не нашими только силами, но Его милостью. Он ведь попускает, но только по силам нашим, да мы их найти не стремимся, умея уповать только на себя, а не на Него…

— Ты вот вроде бы, Андрюх, мент, а вот будто бы…, даже не знаю…, и нет в тебе ничего ментовского то… Ты вот сейчас, как проповедник, и я вот тебе от всей души то и поверил, даже боль эту захотел, вот только просить об этом Бога боюсь — а вдруг не вынесу, как ты, а вдруг не справлюсь!

— Сомнение, друг мой — они предтеча всему, ими и змий ветхозаветный наших прародителей соблазнил…, все то нам сейчас нужно, все то мы предпочитаем своими силами, что бы Ему только не чувствовать себя обязанным, а мы Ему то и должны, потому, что все, чем владеем, все равно Ему, Богу то принадлежит! А вот нужно потерпеть, поработать, причем не для себя, а для Него, то есть боль то эту не ради облегчения попытаться убрать, а как милость воспринять, и наказание это с благодарностью в себе складывать, что бы явиться в свое время пред очи Создателя и все, до самой последней слезинки от скорбей принятых во Имя его преподнести — нечем нам больше и оправдаться то…

— Ну а мне то, чего делать тогда… Я ж с ума сойду теперь, зная, что ты такие муки и страдания принимаешь?!..

— А тебе это тоже для чего-то!.. Ты только верь мне, что все так, как я говорю, ничего не выдумываю, и не прошу ничего не из стеснения, а ради своей же пользы — просто не мешай… Я вот тебе еще хочу долг отдать…

— Да к чему этот разговор — никто никому ничего не должен, если и делаю что-то, то ради Бога и, как вот ты, ради себя…

— Да я о дочери твоей… Господь теперь и со мной, и с тобой…, и с каждым, впрочем и был, да мы не знали, а значит мы вместе все до одного, потому и лига!

Первый раз в жизни собиралась Аля так долго собиралась. Вещей у нее не было совсем, как и денег, как и понимания, что делать в сложный ситуациях, как поступать, какое принимать решение, поэтому она предпочитала просто катиться по направляющей и терпеть…

Но это болячка, какое-то для нее безумие перевернувшая и этот незатейливый упрощенный образ мышления, сбила с привычного, пусть и ужасного навыка, применение которого никак не подходило к существованию с этим. гложущим ее тело, червем.

Катерины на земле больше не было, ее потеря воспринялась, как потеря матери. Хоть и знакомы они были всего чуть больше полугода, но этот человек успел при своем почти беспомощности последнее время существовании, заменить собой все и всех, которых в общем-то несчастная девушка, не знала.

На самой окраине того же Петергофа в деревянном доме, одна комната — все, чем она владела. Точнее дом то был больше, но в нем уже давно никто не жил, странным образом, здесь еще было электричество, отопления никогда и не было, в полуподвальном помещении оставалось некое подобие котельной, с развалившейся печью, переставшей функционировать еще до ее появления.

Люди, которых она называла родней, на самом деле, были добрые люди, никакого родством с ней не связанные. Все, что она помнит из детства — это постоянные переводы из одного детского дома в другой, где она начала более-менее учиться класса с пятого, благодаря именно этим «родственникам», не имевших своих детей, работавших: женщина — сторожем, мужчина — кочегаром в последнем детском доме из которого Аля и выпустилась.