Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

— На следующий день я вылетела в Амстердам. Прилетела ночью. Ты был в больнице. Спал в этой своей коме. Не просыпался, когда я тебя теребила. Не проснулся, когда я тебя обняла. Не проснулся, когда я на тебя кричала. Но ты был живой. Все мониторы около твоей постели это показывали. И это было для меня самое важное. В Амстердаме я пробыла неделю. Лоренция, женщина, доброты которой нынешний мир недостоин, организовала мне койку в больничной гостинице для матерей. Рядом с педиатрией. Каждое утро она приходила меня будить. Чтобы мне сообщить, что ты еще не проснулся. Я из клиники не выходила. Изучила внимательно твой профиль в «Фейсбуке», добралась до Эвы. Она знала про твой шрам на лбу и про ноготь на мизинце. Только она могла быть твоей женщиной. Хоть ты про нее никогда не упоминал. И ей твой шеф не звонил. А потому что — как? Она тебя искала, испуганная и отчаявшаяся, по всему свету. Представляю, что я чувствовала бы, если бы парень перестал бы мне отвечать. И так день за днем. Мы с ней договорились встретиться в Берлине. Я приехала туда из Амстердама на поезде, она — на своей этой побитой машине из Познани. Мы вместе зашли в твою квартиру. С полицейским, который сорвал печать, приклеенную на фрамугу и дверь. Как твоя законная дочь я получила от властей официальное предписание нести «ответственность» за твою квартиру «в соответствии с правилами, установленными органами правопорядка». На счастье, уезжая в Амстердам, ты не запер дверь на ключ. Только захлопнул. Очень типично для тебя. Но таким образом ты, папас, прилично сэкономил. Тебе не надо менять замки. Полицейский, наверно, в прошлом какой-нибудь грабитель, открыл твою дверь просто при помощи моей кредитной карты — и даже лом не понадобился.

Всюду висели и стояли в рамках мои фотографии. Некоторые я видела первый раз. Я там порычала, как старый бобр. Знаешь, вот никогда ты мне не объяснял, почему в Польше сильнее всего плачут именно бобры. Ведь в других странах бобры не плачут…

Одну фотографию я у тебя украла, это чтобы ты знал…

Ту, где мы с тобой едем на велосипеде на Борнхольме. Я сижу на раме, а мама, испуганная, с поднятыми вверх руками, бежит за нами. Больше ни на одной фотографии мама не получалась такой красивой, а ты — таким счастливым…

А знаешь — я ведь никогда не спрашивала тебя, счастлив ли ты. Дети вообще обычно об этом не спрашивают своих родителей. Но тебя спрошу. Когда встретимся. Чтобы глядя в глаза…

…Она исчезла с экрана. Он видел только прогуливающегося по столу туда-сюда Шрёди. Дочь вернулась с новой бутылкой вина.

— Я люблю хорошее вино. Это у меня от тебя. Вообще не удивляюсь, что Шрёди из твоей квартиры эвакуировался, — улыбнулась она. — Там воняло, как в старом подвале, где сдохла целая куча крыс. Ну, как-то справились мы — Эва даже окна помыла и постирала занавески. Было так странно подглядывать за твоей жизнью в этой квартире. Я у тебя украла «Братьев Карамазовых» на английском. С того белого стеллажа около дивана. Там на первой странице было посвящение — мне. Когда я его читала — тоже порычала немного. Если бы ты говорил нам, маме и мне, о том, что чувствуешь, посвящениями в книжках, то…

Но я тоже покупаю для тебя книжки. Я любила, когда ты мне читал вслух. До сих пор помню, как ждала вечера, чтобы ты мне почитал, а тебя все не было…

…Она снова начала плакать.

— С Эвой тебе повезло. Она чудесная. Правда. Классная была бы из нее мачеха. Мы с ней уснули на твоем диване и утром вдвоем пошли к твоему шефу. Его не было, но была Людмила. И Шрёди тоже там был. Кружил вокруг урны. Точно знал, где тебя искать. Знал, что ты куришь. Он стал культовым котом для всего вашего института. Его все кормили. Он из-за этого страшно растолстел. Так утверждала эта украинка Людмила. И я тогда подумала: заберу-ка я его в Австралию. Ведь это твой кот — а значит, немножко и мой. Наш кот. Эва тихонечко зашла сзади, я спереди. Мы его поймали и посадили в такую специальную сумку-переноску. В Берлине я купила для него клетку и вернулась с ним поездом в Амстердам. А на следующий день вечером он со мной отправился в Сидней. Бедняга. Сначала полдня в поезде, а сразу потом — столько часов в самолете. Да, Шрёди немало пришлось пережить.

В Амстердаме я полдня проговорила с Дугласом. Он мне рассказал о твоих двух возвращениях с того света, показывал мне снимки твоего черепа. Он был уверен, что худшее позади и что ты сможешь выкарабкаться. Этот Дуглас Маккорник своеобразный. Хорошо, что ты к нему попал. После обеда я позвонила маме и все ей рассказала. Это она мне посоветовала купить «Эппл», поставить его в твою палату и установить «Скайп». Дуглас был за, но не сомневался, что их главврач никогда на это не даст разрешения. Я помчалась к главврачу. И знаешь что? Он разрешил. Оказалось, что мы с его дочерью вместе учились на одном курсе в Петербурге, когда был обмен с Россией! Видишь, как хорошо, что ты меня тогда туда отправил?!

Компьютер я купила в Сиднее и привезла с собой в клинику через три недели. Завела Лоренции счет в «Скайпе» и научила ее всему.

Так что, папс, таким образом ты у меня был на глазах все время! Никогда раньше, даже когда я была маленькая, я не видела тебя каждый день на протяжении целых шести месяцев, — добавила она с улыбкой.

Я много с тобой разговаривала, о многом спрашивала. Даже о том, о чем ты ни за что не стал бы с дочерью разговаривать. И о чем я тебя больше никогда не спрошу. Но когда ты спал — я вот набралась смелости и спросила. Но эти важные вопросы уже в прошлом. Мне это очень помогло.

…Она помолчала, потянулась за сигаретой, но не прикурила.

— К «Скайпу» Лоренции я подключила Эву. Надеюсь, что таким образом ничего плохого не сделала. Мы с ней дважды встречались у твоей постели в Амстердаме. Эта женщина любит тебя искренне, по-настоящему. Она тоскует по тебе, как какая-то неуравновешенная гимназистка. Может быть, дочь от другой женщины не имеет права тебе этого говорить, но я говорю тебе как взрослая женщина: не потеряй эту любовь! Не просри ее.

В этот момент половину экрана заслонил собой Шрёди, который вырвался из рук Сесилии и стал лениво потягиваться на столе.

— Он, наверно, по тебе очень скучает. Знаешь что? Я заметила, что он реагирует, только когда с ним по-польски разговариваешь. Патриот, видимо, — тихо произнесла она.

— Мне час назад позвонил Дуглас. Сказал о каких-то тестах и твоих временных проблемах с речью. Но он считает, что ты прекрасно со всем справишься. Зная тебя, я думаю, что ты долго теперь будешь думать, прежде чем что-то произнести. Это все твой дурацкий перфекционизм, это твое долбаное болезненное желание во всем и всегда быть лучшим!

Я помню, хотя это и было уже давно, но я отлично это помню, потому что тебя ведь никогда не было дома, когда ты писал эту никому не нужную диссертацию. Я ни утром не видела тебя, ни вечером, когда ложилась спать, тебя не было. Папс, сорри, что я тебе это говорю, но я все-таки скажу. Ты тогда был просто в каком-то безумии.