Владимир Топилин - Тайна озера Кучум

— Какой дракон? — перебил Залихватов и уже к хозяину юрты: — Откуда ты это взял?

— Так гавари легенда, — побледнел лицом Мухой. — Мне отец рассказывал. Отцу — тет. Кыргызы тута никогта не хоти. Там пальшой озеро. В нём живёт зверь невитанный. Кто прихотит, всех упивает.

— Во как! — одновременно воскликнули русские. — Этого ещё не хватало. Что это за байка такая?

— Не пайка то, — лопочет Мухой. — Это правда. Мой род там никогта не пыл. Там турной место. Мошет, и ваши люди… туда ходи — назад нет.

— Если не байка, то откуда слух идёт?

— Старый лючи гаварят. Легента так гаварит.

— Легенда? Про что?

— Как хан Кучум за солотом хоти.

— Расскажи! — заволновались русские.

— Как то? Хочешь слушай? — оживился Мухой, радуясь моменту что ему уделили внимание.

— Да, очень. Как там случилось?

— Карашо! — расцвёл Мухой и, выдерживая многозначительную паузу перед разговором, долго смотрел на костёр, как будто что-то вспоминая, стараясь не забыть детали, потом наконец-то начал рассказ.

Тавно пыло. Осень тавно. Никто не помнит, сколько воты утекай, как много деревьев выросло и умерло. Плоха тагта кыргызы жили. Осень плоха. Злой хан Кучум опложил наши племена непосильным ясаком, всё запирай: скот, лошатей, красивых шенщин, пуснину, золото. Непокорных мужей, воинов угонял в рапство. Приходил хан Кучум из талёких монгольских степей, через высокие горы отин раз в тва года. И всегта, когта он шёл через гольцы, под ногами его коня земля гари, тайга патай, а на месте слетов ничего не расти. До наших дней там, где ступай Кучум, мёртвые места: в слеты вота набегай, озёра стали. Но нет в тех озёрах рыпа. Зверь гиплые места стороной опхотит. Птица за горами летает. В ту пору в отной бетной семье, у простого кочевника Худырбея ротилась доська Часкильдяна, выросла красависа, что и сказать незя. Пришёл Кучум за ясак, увител молотую тевушку, хотел взять в налошницы, увести с сопой. Да только не хотела этого Часкильдяна, пыл у неё жених, молотой юноша Хатовей, люпила она его. Но хан Кучум и слышать не хотел, взял тевушку, посадил её на коня, повёз в степи через горы. А Хатовея в рапы взял. Всю торогу, пока Кучум вёз Часкильдяну, укаваривал её выйти за него замуш: сополей под ноги просал, золото сыпал. Да только тевушка пыла непреклонна. Вот отнажды на привале сопсем разтобрел Кучум, решил во что бы то ни стало допиться сердца девушки. Дарит ей самых черных сополей, просает солото горстями под ноги. Да только Часкильдяна на своём стоит, опустила голову, каварит, что люпит только Хатовея. Разозлился Кучум, приказал слугам привести Хатовея. Сказал тевуске: «Если ты не тостанешься мне, то путешь ничья. А люпимого твоего превращу в тракона, пусть он моё золото охраняй. А я путу смотреть, как ты путешь плакать». С тех времен в горах появилось тва новых гольца. Отин из них трехглавый Кучум. Второй, палогий, как сгорбившаяся тевушка, Часки лючи завут. Из-под гольца два ручья в озеро текут. Лючи говорят, Часки плачет. Стоят гольцы трук перет труком. А между ними озеро. А в том озере, говорят, дракон Хатовей живёт, охраняй сакровища хана Кучума. Раз лючи старые молвят, значит, так и пыло. Потому что там, где Кучум когда-то хоти, лючи солото нахотят. И сополя чёрные пегают. Так вот.

Замолчали все. Каждый думает о своём. Женщины стоят за спинами, ждут, когда мужчины наговорятся и дадут знать, когда подавать еду. Только в костре потрескивают дрова, да в казане бурлит вода.

Загбой набил трубку, потянулся за огоньком, подкурил. Мухой шумно хлебнул из кружки. Залихватов что-то прошептал рыжебородому, тот передал на ухо соседу, черноволосому парню Михаилу. Асылзак, нервно переживая неопределённость, заёрзал на месте.

— А что, Загбой Иванович, нельзя ли нам сходить на Кучум? Поискать след наших товарищей, посмотреть на те места, где стоит чина? А я потом, когда выйдем из тайги, провожу тебя в город. — И уже с мольбой в голосе, понизив голос, попросил: — Пожалуйста! Там наши товарищи! Помоги, Загбой Иванович! Мы в долгу не останемся.

Эвенк внимательно посмотрел на русских:

— Это так. Отнако хоти нато. Лючи смотри. Так говорит закон тайги. Я хоти. Отнако ты, — он протянул руку Залихватову, — покашешь, где горот?

— Даю слово! — в тон ему ответил Николай Иванович. — Как только придём с Кучума — сразу в дорогу.

— Эко тело! Завтра путем тумай. Вечер не скажет, что знай утро. Пустое прюхо не имеет мысли. Эй, там, Ихтыма! Где у нас мясо?

Женщины засуетились, подавая еду на стол. Залихватов потянулся к своему вещевому мешку, достал ёмкую фляжку спирта. Загбой довольно щёлкнул языком. Асылзак восторженно округлил глаза. Мухой нервно потянулся за кружками.

Мрак наступающей ночи. Парализующий душу и сознание холод. Тишина скованной морозом тайги. Лёд светящихся звезд. И кажется, что всем существующим миром завладела неминуемая смерть.

Забились по расщелинам и дуплам мелкие пичуги. Заткнув скатанной шерстью лаз, свернулись в гайнах седым мехом пышнохвостые белки. Краснобровые глухари, рябчики, куропатки в предчувствии стужи ещё засветло пробили грудью рыхлый снег, окопались в плотной неге и, втянув в себя крестовидные лапы, нежатся в тепле и уюте спасительного покрывала. Глубоко под снегом, в дуплистых деревьях забились ласки, горностаи, колонки. Даже ловкий аскыр, пережидая стынь, свернулся шоколадным клубком в трухе кедра.

В чистом, бесконечно прозрачном сиреневом небе горят первые звёзды. Прямо над головой ледяным холодом мерцает Хоглен. Чуть правее, на восток, замерла Чолдон [3] Хоглен — созвездие Большая Медведица; Чолдон — Венера (эвенк.). . А слева верным компасом заплутавшего путника сияет разноцветием Полярная звезда.

Скованный жестоким морозом, притих, сжался лес. Лишь иногда, нарушая покой, пугающе резко выстрелит промёрзшим стволом дерево или где-то там, в глубоком логу, глухо ухнет лопнувший лёд.

Могильная тишина. Горбатые спины высоких гор. Чёрные свечи деревьев. Серый снег. Едва чувствительное течение холодного воздуха. Остановись человек ненадолго — и вечный покой невидимой рукой обнимет твоё тело.

Но чу!.. Вот где-то далеко, в глубине тайги, послышались неясные звуки. Весь мир тайги, не желая покидать насиженные места, насторожился, замер. Всё ближе и ближе равномерное шуршание. Всё громче отзвуки лёгкого эха. Всё настойчивее резкие, порывистые вздохи. Вот на ближайшей полянке едва различимо замаячили тени.

Шух-шух — равномерно поют лыжи. Скрип-скрип, легко переступают ноги. Фух-фух — спокойно тянется уравновешенное дыхание. Впереди — вертикальный силуэт идущего лыжника. За ним — олень, на спине которого находится что-то неопределённое, поникшее. На некотором расстоянии, сзади, понуро бредёт уставшая собака.