Александр Мелихов - Свидание с Квазимодо (журнальный вариант)

Она спросила себя, не из ненависти ли к этим гадам она хочет подтвердить показания несчастной паломницы, и твердо ответила: нет. Она давно разучилась испытывать ненависть к людям, ибо уже много лет не видела разницы между людьми и неодушевленными стихиями.

Из аэропорта она взяла тачку до Невы, до Медного всадника. Как она когда-то любила здесь грезить о будущей прекрасной жизни… А прекрасным остался только сам город. Он был так прекрасен, как ни один из живущих в нем людей. С его красотой могли соперничать лишь ушедшие.

Мертвые не бывают некрасивыми. Чудище безобразное из «Аленького цветочка» превратилось в красавца, только пройдя через смерть. А если бы не превратилось? Если бы мама воскресла страшней Квазимодо, она бы ее за это любила лишь в тысячу раз сильнее. Ходила бы с ней по городу, обнимала, целовала и всем смотрела в лицо с дерзким вызовом: да, моя мама Квазимодо! И что? Я ее за это только сильнее люблю!

Но мамы уже не было, она навеки скрылась за быстрой рекою, где все прекрасны.

ПИГМАЛИОН

И

ГАЛАТЕЯ

Черное людское море под окнами ревело так, что поневоле приходилось повышать голос. Еще минута — и штаб спасителей народа окончательно превратится в гнездо изменников, и тогда никакой наряд милиции их уже не спасет, да и неизвестно еще, на чьей стороне окажутся эти мрачные усачи в мотоциклетных шлемах. Народ требовал оружия. Оружия! Оружия!! Оружия!!! Оружия!!!! Оружия!!!!! Оружия!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Унылый президент, еще вчера первый секретарь, со своей лысиной и седеющими усиками похожий на рыночного торговца, не выглядел, однако, перепуганным, он, казалось, просто вел заседание неприятного партхозактива в присутствии московского представителя.

— Если им не выдать хотя бы автоматы, — нудно бубнил он, — они нас разорвут…

— Вы понимаете, что тогда начнется?!. — седой генерал-лейтенант тоже был скорее взбешен, чем испуган, и его гипертонические щеки тряслись от ярости. — Как мы потом будем их растаскивать?! А обратно изымать вы будете?! Или вашего Сахарова откопаем?!

Последние слова он прорычал спецпосланнику Москвы, набычившемуся рядом с ним у длинного полированного стола. Несмотря на грубоватые негроидные черты, в нем распознавался человек более интеллигентного поколения, однако явно решившийся не уступать этим совкам:

— Надо не лаяться, — он с наслаждением подчеркнул это оскорбительное слово, — а что-то решать! А то нас сейчас самих к Сахарову отправят!

Мясистая генеральская рука сделала движение ухватить московского гостя за шиворот, но в последний миг с усилием переменила направление, крепко взяла его за локоть и повлекла к огромному окну. Москвич хотел было вырваться, но, покосившись на трясущиеся щеки генерала, решил пока не обострять. На случай, если все-таки придется открывать огонь, площадь была залита прожекторами и оттого казалась особенно ирреальной — киносъемка, да и только, «Ленин в октябре». Но никакой массовке было бы не изобразить этих черных волн, катящихся то к оцеплению, то обратно, этих выпученных глаз, этих разинутых перекошенных ртов, — спокоен был один только бронзовый Ленин, протянутой рукой зовущий толпу на приступ. А все остальные твердо знали, что их вечные враги, всегда таившие коварные замыслы, наконец сбросили маски и двинулись на их исконные земли, чтобы жечь, убивать, пытать, насиловать, а те, кто должен дать им оружие и повести в бой, почему-то полдня раскачиваются. Да на чьей они стороне, в конце концов?!.

— Идите, объясните им про реабилитацию, про восстановление исторической справедливости!!! Вы там, в Москве, выделываетесь перед Америкой, а расхлебывать должен Ванька-взводный!!!

В штанах с лампасами что-то печально-беззаботное сыграл мобильный телефон. Звонил комендант военного городка, он так орал, что было слышно без громкой связи: толпа рвется к оружейным складам, ломают ворота, что делать?!.

— Ты что, сам не знаешь, что делать?! Ты читал устав караульной службы?!

— Мы уже дали десять предупредительных выстрелов, им все по фиг, тут пулемет нужен! Или они сейчас сюда ворвутся, или отправляйте письменный приказ: открыть огонь на поражение!

— Какой тебе, на хрен, письменный приказ! Если они захватят склады, пойдешь под трибунал!!!

— Они взяли в заложники мою жену и дочь!!

— Ты мне тут сопли не распускай!!! Ты о складах, а не о бабах должен думать!!! Ладно, кричи им в матюгальник, пусть шлепают к президентской резиденции, будем выдавать автоматы.

Генерал опустился на стул и долго-долго выпускал воздух, раздув усеянные лиловыми прожилками гипертонические щеки.

— Пойдите им скажите, завтра утром будем выдавать стрелковое оружие через военкоматы, — устало бросил он президенту. — Потом придеремся, что без прописки не выдаем. Еще потребуем справки об отсутствии судимости. Да, и справки из психдиспансера. Боеприпасов тоже выдадим по минимуму… У вас выпить чегонибудь есть? Ну, Кавка-а-аз!..

А десять лет спустя во время пресс-конференции к видному функционеру «Оборонсервиса» приблизилась молодая журналистка с тяжелым устаревшим диктофоном, открыла крышку и сделала быстрое движение. Интервьюируемый хрипло вскрикнул и схватился за лицо, мыча от невыносимой боли. Когда охране удалось оторвать руки от лица, оно было залито густой темной кровью.

Эта Шарлотта Корде сидела перед Юлей с прямой спиной на привинченном к полу стуле, откинув красивую гордую головку. Безупречный орлиный носик, чуточку восточный разрез светящихся глаз — она была прекрасна, потому что не думала о себе, она желала лишь отомстить за свой народ.

— Мы все пошли бы на смерть, — со сладостной отрешенностью произносила она, глядя чуть левее и выше Юлиных глаз. — Но наш народ так мал, что мы должны беречь каждого человека. Поэтому я только облила его кетчупом. Чтобы он помнил, что кровь наших братьев и сестер на его совести.

— А в чем, по-вашему, его главная вина?

— Он выдал оружие этим бандитам, этим зверям, он должен был нас защищать, а его солдаты сами начали в нас стрелять. Это они проложили дорогу этим садистам! Посмотрите сами.

Юля только глянула в развернувшийся перед нею веер цветных фотографий и сразу же свернула его обратно. Оскаленные, исколотые, обугленные трупы — это рутина, — но она не успела зажмуриться, когда из веера высунулось лицо с оторванной нижней челюстью, будет теперь стоять в глазах минимум недели две. Ну а Шарлотта — что Шарлотта!.. Зафиксироваться на страданиях своего народа, утратить способность думать еще о чем-то, — для циника это безумие, но она-то давно поняла, что именно безумие и нормально. И более того — без толики безумия нет и не может быть красоты. А права эта красота или не права — разумеется же, нет.