Герда Антти - Земные заботы

И снова слезы.

— Ты слишком на него полагалась, — медленно говорю я. — Я не хочу сказать, что не надо полагаться на мужа, но все хорошо в меру. Ты ведь сама говорила, что… Что у вас бывают недоразумения. Тебе надо было самой побольше вникать в дела.

— Я уже говорила, что не хочу жить так, как вы с папой. Вы ссоритесь по любому поводу. Я хотела жить мирно. Старалась, чтобы нам хотелось одного и того же. Я не такая, как ты.

— Мы вовсе с папой не ссоримся по любому поводу. Но мы говорим о своих желаниях, и, если наши желания не совпадают, кто-нибудь из нас уступает, но мы не скрываем, чего мы хотим. Так гораздо лучше. Мир и покой тебе по почте не пришлют. И даром их не получишь.

— Ты что, выгораживаешь Бу?

— И не собираюсь. По-моему, он вел себя как последний трус. Но ты всегда так ему доверяла, вот он и решил, что ему все дозволено. Есть такие люди. Может, поедем к нам? Что вам здесь одним делать?

— Не хочу. — Карин плачет. — Он вечером вернется. Я же его знаю, не сможет он нас бросить. Лучше я буду дома. Он уехал только на один день, так мне сказали. Все было бы в порядке, если бы ты не поговорила с Сив. Я же тебя предупреждала, чтобы ты никому ничего не говорила. Я-то его знаю. Он злится больше всего на тебя…

— Ну что ж, — говорю я. — Хорошо, если так.

— Но как же он мог? Встречался с нею, потом приходил домой! Нет, это неправда. У меня в голове не укладывается. Как он мог так со мной поступить? А дети? Она, наверное, такие способы знает, что ни один мужик не устоит.

— Сомневаюсь. Не очень-то на нее похоже.

— Он вернется, я знаю, я же ни в чем не виновата, мы так подходим друг другу.

— Разумеется, — говорю я.

Мне хотелось бы верить, что это так, но я не могу.

— Мама, только, пожалуйста, больше ничего не предпринимай. Ни с кем не говори, не ходи к Магде и Эрнсту. С Бу так бывает. Вспылит, накричит, уйдет, но вернется. Он должен вернуться! Не вмешивайся, а то будет еще хуже.

— Ладно, ладно, больше никому ничего не скажу. И ей тоже. Вот тебе деньги, заплати за телефон, а то отключат.

Карин бегает по комнате, она вся дрожит от волнения, стоит ей остановиться, как к ней тут же бросаются Эва и Енс, прижимаются, отталкивают друг друга. Это все так противоестественно. Так глупо. Взять и разорвать книгу пополам. Вместе с переплетом. Выбросить последнюю часть, сжечь ее. А если есть дети, маленькие дети? Бывает, овцы не признают своих ягнят, гонят их прочь, не дают им сосать; бывают свиньи, пожирающие своих поросят. Их обычно убивают. У Дорис с Хеннингом была свинья, которая сожрала восьмерых поросят. Как будто дом лишился одной стены и остался стоять с тремя стенами. Можно ли когда-нибудь привыкнуть к тому, что в доме не хватает стены, или к тому, что трехстенный дом брошен на произвол судьбы? Не знаю, но я представляю себе, каково было бы мне, если б я бросила Стуре. Проехать, к примеру, мимо своего огорода и увидеть там другую женщину. Даже если бы я «по своей воле» оставила этот огород.

Кто без греха, пусть первый бросит камень. Почему Иисус не наказал блудницу, только велел больше не грешить? Ведь вор и убийца понесли наказание. А как он разгневался на торговцев в храме!

Летним вечером, почти ночью, я возвращаюсь домой, вдоль дороги светлеет купырь, люди спят. В такую светлую ночь все кажется призрачным, будто во сне. Таким же сном кажется и несчастье Карин. За весь вечер она не съела ни кусочка, ели дети и я. Она замирала при звуке машины и прислушивалась. Но даже если бы Бу приехал, он повернул бы назад, увидев мою машину. Эва со своим мишкой уснула в кухне на полу, а Енс долго боролся со сном, он как будто стерег Карин, чтобы не исчезла и она. Боже, какое горе!

Может, блудница потому и не была наказана, что Иисус считал блуд скорее несчастьем, чем преступлением? С точки зрения закона это и в самом деле не преступление, хотя люди расходятся, разъезжаются, расстаются. Иисус знал, что несчастье — само по себе наказание.

Я еду и слушаю соловьев. Интересно, легла ли Карин? Для детей случившееся — то же самое, что для всех нас была бы война, настоящая война. И все-таки странно. Во время войны или какой-нибудь другой опасности — болезни или чего угодно — каждый знает, что должен сам справиться со своей бедой, должен приложить все усилия и выкарабкаться, у многих это получается. Если человек упадет в воду и будет знать: не выплывет — значит, утонет, он сможет проплыть столько, сколько никогда не проплывал раньше, достаточно вспомнить, что в экстремальных условиях люди проявляют порой выносливость и жизнеспособность, удивляющие их самих. Но когда рушится дом, семейный очаг, стараемся ли мы любой ценой предотвратить этот крах? Да или нет? Или мы видим бревно только в глазу у другого?

Я ведь и сама тоже не прилагала никаких усилий, чтобы сохранить свою семью. Мне тогда казалось, что спасать нечего. Я считала, что если наш брак погибнет, то это будет к лучшему, что в этом и есть спасение. Что гибель принесет покой. Я действительно так думала. А теперь знаю, что это было заблуждением.

Бу тоже думает, что поступает правильно. Он считает, что терпеть незачем. И Карин считала, что поступает правильно, отказываясь от борьбы за свои права. Глупо думать, что кто-то другой должен бороться за твои права. Ведь твоим голосом никто петь не будет. Это невозможно — у каждого свой голос.

Щелкает соловей, и я вздыхаю.

Я тоже допустила ошибку, только как раз обратную: я думала, что смогу бороться за Гун.

Раньше я была плохим примером для подражания, но теперь, после всех своих ошибок, мне кажется, я могла бы поделиться кое-каким опытом, однако Карин заявляет мне, что мы со Стуре только ссоримся, и не видит, как хорошо мы ладим. Она мне не верит и себе тоже, она верит только Бу, хотя прекрасно знает, что как раз ему-то верить не следует. Я хочу верить, я должна ему верить, говорит она. Сколько раз она повторила это хотя бы сегодня.

Впереди на дороге что-то лежит, и я торможу. Медленно проезжаю мимо и вижу, что это барсук. Бедняга. Проехав еще несколько метров, машина останавливается, я разворачиваюсь и еду обратно. На дороге пусто и тихо, летний вечер. Я вылезаю из машины и подхожу к барсуку, я боюсь, что он зашевелится, но он лежит неподвижно. Ему год, не больше. Он безупречно красивый, только мертвый, у него пушистая серая шкурка. Я беру его за заднюю лапку, разглядываю ступню, она нежная и пухлая, как ручка у Эвы. И бросаю его в канаву, заросшую цветами. Как сказать, эта смерть была достойная или недостойная? Стоит торжественная тишина. Надо ходить гулять по вечерам, особенно летом, сейчас одиннадцать. Какая тишь! А меня гложет тревога.

Этот барсучок мне помог. Так бывает, вдруг что-то поможет, но не всегда. Я немного успокоилась, хотя казалось бы, при чем тут бедный погибший барсучок, но тем не менее это так. Ладно, думаю я, будь что будет, мы со Стуре всегда рядом с ней. Стуре, конечно, может отремонтировать дом, но не с такими трещинами. Наладить свой дом ей придется самой. Только захочет ли она? И захочет ли Бу?