Ананта Мурти - Самскара

Неодолимый ужас стиснул Пранешачарию. Он точно провалился в мир демонов. Бессильно опускаясь наземь, он думал, что если в этом аду, где он задумал поселиться с Чандри, если в этой беспросветности, в этом подземелье жестокость загорается счастьем в глазах завороженных созданий, то такому вот, как он, не выжить в этом мире.

Владельцы петухов подбадривали бойцов странными горловыми звуками, которые едва ли могли исходить из человеческой гортани.

Он все отчетливее понимал, что нет в нем качеств, необходимых для жизни в мире страстей и жестокости.

Его опять сковала трусость, такая же, как в тот день, когда Наранаппа дал ему отпор, когда он сник, обмяк, столкнувшись с силой гордыни.

Владельцы петухов насилу растащили их, промыли раны и снова вытолкнули в круг.

Возбужденный Путта рвался сделать ставку.

— Ставлю! — теребил он совершенно незнакомого человека. — Вот на этого ставлю! Две аны, если победит!

— Четыре, если победит вон тот! — загорелся незнакомец.

— Восемь, если мой!

— Десять! — влез еще один.

— Двенадцать! — кричал Путта.

— Идет.

Пранешачария замер в ожидании исхода-что будет, если простоватый Путта останется без денег? К его немалому изумлению, Путта выиграл.

— Давай еще разок! — предложил проигравший.

— Нет, — бросил Путта.

— Как это «нет»? — пьяно вознегодовал проигравший и замахнулся на Путту.

Пранешачария властно протянул руку между ними. Увидев брахмина, пьяный отшатнулся и сделал шаг назад, но со всех сторон напирали разгоряченные любопытствующие люди.

— Что такое?

— Что там?

Пранешачария с усилием вырвал Путту из круга и почти бегом поволок за собой.

Путта, видимо, не испугался и вообще был доволен- двенадцать ан выиграл. Он улыбнулся во весь рот. Пранешачария взглянул на его веселое лицо и испытал нечто вроде отцовского чувства.

Был бы у меня сын, я бы воспитывал его с любовью, подумал он.

Вслух он сдержанно сказал:

— Ну все, Путта. Теперь я пойду своей дорогой, ты-своей.

У Путты мгновенно вытянулось лицо.

— А куда вы идете?

— Сам еще не решил, — ответил Ачария, настороженно стараясь уразуметь, зачем Путта так липнет к нему.

— Я еще немножко побуду с вами, — умолял Путта. — А после вы можете поесть в храме.

Пранешачария чувствовал, что иссякают остатки его терпения.

— Мне нужно к золотых дел мастеру, — объявил он.

— Зачем?

— Золотую вещь ему показать.

— Зачем? Если у вас нет с собой денег, я вам дам двенадцать ан. В долг. После как-нибудь отдадите.

Пранешачария просто не знал, как выпутаться. Дружелюбие этого человека, как лиана, оплетало ноги.

— Нет, Путта. Мне много денег понадобится. На билет до Кундапуры. На другие расходы.

— Тогда давайте я вам покажу хорошую лавку. Я знаю где. Вы что собираетесь продать?

— Кольцо с брахминского шнура, — сдался Пранешачария.

— Покажите, — протянул руку Путта.

Пранешачария снял со шнура кольцо. Путта внимательно осмотрел кольцо и посоветовал:

— Не меньше пятнадцати рупий. Меньше не берите.

Узенький проход вывел их к дому золотых дел мастера. Мастер сидел перед опрятным деревянным ящичком с напильником в руках. Он поднял на лоб очки в серебряной оправе и деловито спросил:

— С чем пожаловали?

Всмотревшись, он узнал Путту и сменил тон:

— Так что же могло произойти, что ноги Путты привели его к моему порогу, а?

Получив кольцо, он не спеша взвесил его, сосчитал красные зернышки, служившие ему гирьками, потер кольцо, подумал и определил:

— Десять рупий.

— Пятнадцать, — твердо возразил Путта. — А нет, так и разговора нет.

Пранешачария не знал, куда деться от неловкости.

— Нынче золото не в цене, — объяснил ювелир.

— В цене или не в цене, только меньше пятнадцати не возьмем. Пятнадцать, ладно?

Путта подмигнул Ачарии, приглашая его полюбоваться, как он умело торгуется, но Пранешачария мечтал лишь об одном — скорей уйти из лавки.

— Десять так десять, — сказал он. — Мне хватит.

Путта ахнул от неожиданности, а хозяин лавки, расплывшись в улыбке, ловко отсчитал десять рупий, сложил ладони и низко склонил голову.

— Спасибо, — сказал Пранешачария, выходя из лавки.

Едва переступив порог, Путта набросился на Пранешачарию не хуже законной жены:

— Да что же это такое? Я, можно сказать, стараюсь как лучше, а вы меня же подводите? Я в каком теперь положении? Он же теперь мое слово в грош не поставит!

Мог бы и не вмешиваться, деньги ваши, не мои, выбросили пятерку на ветер-ваше дело! Я из-за чего: в наше время нельзя всякому доверяться — и живым остаться. Вы же не знаете, какой это народ, кто золотом занимается! Родную сестру надуют!

— Мне очень нужны были деньги, и я поторопился. Извини.

Пранешачарии не хотелось обижать Путту. Путта немедленно смягчился:

— Я, как вас увидел, сразу понял, что вы за человек. Простая душа. И как вы один в дорогу вышли? Вам одному нельзя никак. Вот я вас в автобус посажу, а после займусь своими делами. А пока что вы меня держитесь. Мне тут кое-кого повидать нужно, вместе сходим, а оттуда вы-в храм. Времени полно, до самого вечера угощения будут подавать. Переночевать нам лучше здесь, утром пойти в Тиртхахалли-всего-то пять миль, оттуда автобусом до Агумбе, там, если на такси спуститься в долину, успеем поймать кундапурский автобус.

— Хорошо, — согласился Ачария, пряча деньги в пояс.

— Аккуратней-деньги все-таки, — строго заметил Путта.

…Проще всего отделаться от него в храме, туда он не войдет со мной… Путта… Без всякой корысти взваливает на себя чужие хлопоты… Кто знает, какие он выплачивает долги из своих прошлых жизней? А я никак не могу отвязаться от него. Лиана, за ноги цепляющаяся. Можно ли считать, что человек сам распоряжается своей судьбой?..

— Сюда, сюда! — подтолкнул его Путта.

С запруженной людьми дороги к храму они свернули в проулок. Шли, пока не очутились перед пустырем. Обмелевший ручей, бамбуковый мостик через него. Дальше изгородь. Густая грязь рисового поля. Пробираясь обочиной поля, Пранешачария опять вспомнил петушиный бой. Как долбил один петух другого, как били крылья, летели перья. Петух впивался в противника, рвал, терзал, глубже, глубже в горячую плоть Кровь. Острый отблеск стали. И эти глаза вокруг. Запах перегара. Петухов растащили, обмывают, они колотятся от ярости-кокк! кокк! — и рвутся в драку. Мир жгучей страсти, мстительности, алчности.

…Я стоял там как бесплотный дух, лишний. Обездвиженный ужасом. Хотел своей волей изменить судьбу, войти в этот мир. Где акробатка на бамбуковом шесте изгибает тело в тугой одежде. Все выпуклости обрисованы. Скользнула с неба вниз, танцует по кругу. Бутылки с шипучкой Желание, наслаждение, насыщение. Глаза, нацеленные на вещи. Среди пестроты лент, шаров, вокруг храмовой колесницы-везде глаза, передо мной, за мной, со всех сторон. Глаза. Крылья. Шпоры. Клювы. Когти. Погружение в мир. Единство всего сущего. Совместность. Слиянность желания и удовлетворения. Как в Книгах: «То есть ты». Все есть ты.