Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Сколько пани задолжала?

— Нет, нет, я ничего не возьму. Пусть пани меня простит, но я дала себе слово. И потом, что толку время тянуть? Не будет жилья — он больше не придет, а я не буду его искать. А если даже буду, все равно не найду. Мой зять, Азриэл, говорит, что он сумасшедший. Азриэл изучает психиатрию, он сказал, это называется «параноик». Он заботится только о себе, красиво одевается, хорошо ест. Вбил себе в голову, что у него актерский талант. Нашел какую-то бабу, вдову артиста, она быстренько прибрала его к рукам. Она знакома с директором, в молодости была его любовницей. Я не выдумываю, он сам мне рассказывал. Он откровенный человек, это его единственное достоинство. Может быть, только это нас и связывает. Я, наверно, слишком много болтаю. Когда целыми днями сидишь одна, хочется с кем-нибудь поговорить. А ведь у пани, конечно, нет времени.

— Есть, я никуда не спешу.

— Как выглядит мой брат? Брюнет, наверно? У пани нет с собой фотографии? Раньше я поддерживала себя мыслью, что у меня есть сестры, но сестер тоже не осталось… На чем я остановилась? Да, он искренний человек, но это жестокая искренность. Он ничего не скрывает, но не потому, что любит правду. Он страшный лгун, но обожает похвастаться, поэтому не может держать язык за зубами. Муж возвращается к тебе из объятий другой женщины — разве что-нибудь может быть больнее? С ним я узнала, что такое жизнь. Только за одно ему благодарна: теперь мне ничто не страшно. Это даже хорошо — увидеть всю человеческую подлость… Эту бабу зовут Бобровская. Швея, пьяница. У него три женщины: я, эта ведьма и Кася, которую он продал одному домовладельцу, Боджинскому. Тот не пускает его через парадную дверь, так он пробирается через черный ход. Он якобы гордый, но сам себя не уважает. И правильно делает, за что ему себя уважать? Но это еще не все. Он увяз в суевериях. Ходит к гадалкам, которые говорят с духами умерших. Это такая новая мода. Насыпают в горшок муку, а дух опускает туда руку и оставляет в муке отпечаток. Пани, наверно, думает, что я с ума сошла, но это правда.

— А где ребенок?

— Касин? У бабы какой-то. Я вижу, пани все известно.

— Все тайное рано или поздно становится явным.

— Да.

— Кто за него платит?

— За ребенка? Он платит. Вернее, он так говорит, а на самом деле платит Кася. Он все у нее забирает. Он альфонс. Пани не поверит, но он ее магнетизирует. Это такая сила, как у магнита, который притягивает иголку. Я бы не поверила, но сама видела во Франции. Это был не Люциан, другой человек. Он посмотрел на девушку, и она разделась догола. Пока Владзя не родился, мы иногда ходили на такие представления. Он засовывал палец в пасть змее. Кажется, это называется месмеризм. Он диктует вам свою волю, и вы подчиняетесь. Так Люциан подчинил себе Касю, но не меня. Я все вижу и все знаю, он не может меня обмануть. Только посмотрю на него и сразу вижу, откуда он пришел и что делал. Бывает, даже смешно становится… Иногда мне кажется, что Ямполь далеко-далеко, будто где-то в Америке. Кто мог предвидеть, что мой отец женится на такой, как бы это сказать, современной даме? Так странно…

— Да, странно.

— Я не имею в виду ничего плохого.

— Что вы собираетесь делать? Если у вас отберут жилье?

— У меня нет никаких планов. Тут недавно выкинули на улицу женщину с тремя маленькими детьми. Вещи вынесли, она села на кровать и сидит, а рядом малыш в колыбели. Под открытым небом. Так они три дня прожили во дворе, вместе с кошками и голубями. Потом ливень начался, и их будто смыло. До сих пор не знаю, что с ними стало. Были — и нет, как при потопе. Может, их в больницу увезли или еще куда…

— Пани не заслужила такого.

— Не заслужила? Я же всех предала: Бога, отца с матерью, свой род. Его я тоже предала. Я была бы удовлетворена, если бы могла ему сказать: «Я поступила так же подло, как и ты». Но к сожалению, я дочь Калмана Якоби. Был тут один молодой помещик, пытался за мной ухаживать. Подарки предлагал. Хотела его осчастливить, но так противно стало, едва об этом подумала. Как женщины могут продавать свое тело любому пьянице, для меня загадка. У нас тут напротив бордель… Вот в такое я попала положение.

— Нелегкое положение.

— Да.

— Когда пани ела последний раз?

— А что? Я не очень хочу есть. Не так, чтобы умереть от голода.

Мирьям-Либа засмеялась, и ее лицо сразу помолодело.

— Я ради всего святого прошу пани пойти со мной в город. Во-первых, мы зайдем в ресторан перекусить. Потом съездим на Маршалковскую и купим пани что-нибудь из одежды, если магазины еще будут открыты. Сейчас в магазинах есть подходящие платья, а не только какое-нибудь тряпье. Но это еще не все.

— Я очень признательна, но я не пойду с пани.

— Почему?

— Я вам уже говорила. Во-первых, ни у кого не хочу ничего брать. Во-вторых, дети во дворе взяли привычку кричать мне в спину всякие гадости. Пани даже не представляет, как мучительно такое слышать.

— И из-за этого не выходить на улицу? Я их живо прогоню. Прикажу дворнику, чтобы…

— Нет, это не поможет. Если дети начинают кого-нибудь преследовать, пиши пропало.

— Вам нельзя здесь оставаться, надо найти другую квартиру.

— Дети есть везде. Не их вина, что они такие. Дети — ангелы, но что они понимают? Владзю тоже дразнят. Он им отвечает, его уже несколько раз побили. Прибегал домой с шишкой на лбу. Граф без порток — так они его зовут. А вот к Люциану дети не цепляются. Наверно, боятся, что он им поддаст. Если разозлится, он и ребенка может ударить.

— Моя милая пани, это очень, очень печально. Пани должна выйти на улицу, приодеться, а если надо, то и поменять жилье. Почему у вас окна закрыты? Лето на дворе. Здесь очень душно.

— Были бы ставни, я бы и ставни закрыла. В Париже у нас были ставни. Не хочу ничего видеть и не хочу, чтобы меня видели. Эта комната — моя могила. Пусть пани не думает, что это просто слова. Я говорю себе, что я мертва, а это — моя могила, мой склеп. Человек может так поверить в свою смерть, что фактически становится мертвым. Этому меня тоже Люциан научил. Когда ему плохо, он всегда говорит: «Я мертв, я живой труп». И я тоже стала так делать. Ложишься на кровать пластом, без подушки, и вытягиваешь руки и ноги, как покойник. Закрываешь глаза и говоришь себе, что все кончилось. Прогоняешь все мысли. О, пани не представляет себе, как спокойно становится на душе. Я дошла до того, что иначе не могу уснуть. Когда засыпаю, мне снится, что я мертва и лежу в гробу. Вот до чего докатилась…

— И это, по-вашему, жизнь? Чем так жить, лучше и правда умереть.

— Да, вы правы.

— Не надо впадать в меланхолию. Так можно и с ума сойти.

— Я этого не боюсь. Может, я уже сошла с ума? Когда дети бегут следом и кричат в спину, это ненормально. Я отбросила внешний мир и живу только в своем. Мне не с кем поговорить, у меня никого нет. Я никогда не знаю, когда он придет, а если он здесь, он часто не хочет разговаривать. Он возвращается усталый, замученный своими женщинами. Пусть пани меня извинит, но все, что я говорю, правда. Он приходит ко мне, когда совсем опустошен. Еле ноги тащит. Только войдет — падает на кровать и лежит, как бревно. Пьет. Господи, я всегда алкоголь терпеть не могла. У нас дома, в Ямполе, бывало, давали детям пригубить ликера, так я всегда выплевывала. А теперь, едва немного денег раздобуду, тут же пропиваю. Когда выпью, чуть легче становится. Детей забрали, теперь вообще не с кем слова сказать…