Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Калман перестал погонять лошадей, опустил кнут. Прищурив глаза, он наблюдал за дорогой. Как ни странно, все же видно, что карета остается на ней. Пока светло, опасность не так велика. Кажется, за облаками сияет солнце, тени бегут по полям, иногда на снег падает красный отблеск, будто уже закат. Калман мог остановиться в деревне, но хотелось быстрее оказаться дома. Он внушал себе, что соскучился по Сендеру, Саше. Разве ребенок в чем-то виноват? Это же его сын, его кровь и плоть.

Слава Богу, начался лесок. Теперь уже не заблудишься, по сторонам дороги стоят ели, словно одетые белым мехом. Но здесь темно, будто уже вечереет. Видно лишь на пару шагов вперед. Если вдруг из-за деревьев появится грабитель, Калман не сможет с ним справиться, уж очень он устал. «Ну, всё в руке Божьей», — думал Калман. Он молился Богу и стыдился Его. Всевышний оберегает посланника, но он, Калман, — посланник греха. Остается только уповать на милость. Здесь, в лесу, снег шел не такой густой. Иногда раздавалось карканье вороны или крик какой-то другой птицы. «Как звери выдерживают такой холод?» — удивлялся Калман. Похоже, он засыпает. Чудилось, что он едет уже недели, месяцы, годы, а зима не кончается и не кончится никогда. С минуты на минуту наступит ночь. Казалось, наверху, в небесах, быстро гасят светильники. Только что снег был голубым, сверкал тысячами бриллиантов, и вот он стал черным. Свет сменился тьмой… На карете были фонари, но, во-первых, их стекла обледенели, во-вторых, Калман все равно не сможет зажечь спичку замерзшими пальцами. Остается полагаться на Бога и, не будут рядом помянуты, на лошадей. У животных зрение лучше, они видят даже бесов. Кони шли шагом, и Калман погонял их не кнутом, а словами: «Но! Айда! Айда!» Так он напоминал им, что хозяин пока еще жив. Несмотря на все злоключения, ему было смешно. Человек за шестьдесят подвергает себя опасности, чтобы вернуться к жене, у которой есть любовник… «Эх, Зелда, знала бы ты! И что я за дурак!.. Еще не поздно повернуть оглобли. Можно переночевать в деревне, а утром поехать на станцию и сесть на поезд. Зря я поехал в карете. Лучше бы оставил ее в Маршинове, поездом было бы куда быстрее и безопаснее…»

Лес кончился, ветер ударил в лицо. Еще оставаясь под защитой деревьев, Калман услышал свист, вой, рев, будто впереди заходится лаем стая голодных собак. Что это, обычная вьюга или наступил конец света? В темноте казалось, что ветер с корнем выворачивает вековые ели. Дорога качнулась, карета покатилась назад. Калман вспомнил, что Азриэл однажды рассказывал про комету, которая приближается к земле и скоро может с ней столкнуться. Неужели это произошло? Или начинается новый потоп? Калману стало страшно. Он натянул вожжи, чтобы лошади не понесли и не вывалили его из кареты в придорожную канаву. Ночь ревела, как бушующее море. Несмотря на страх, Калману стало весело, как мальчишке. Он начал читать «Шма Исроэл» — больше для того, чтобы слышать собственный голос. Теперь ясно: надо было где-нибудь остановиться, в корчме или у мужика в хате. Но уже слишком поздно. До деревни версты четыре, не меньше. Калман не понимал, едет ли он по дороге или уже заехал в чистое поле. Карета качалась, как лодка на волнах. Калман чуть не упал. Он уперся ногами в пол, вжался в сиденье. Пообещал Всевышнему, что сделает крупное пожертвование. Хотел еще дать обет не прикасаться к Кларе, но побоялся. Вдруг не выдержит, нарушит слово.

Калман подъехал к замку. Собаки залаяли, выскочили из будок, чуть не порвав цепи. Успели забыть хозяина. Кучер Антона проснулся, выбежал во двор. Лошади совсем замерзли. Кучер отвел их в конюшню и укрыл попонами. Калман еле слез с козел. Остальная прислуга тоже проснулась, Калман хотел спросить о Кларе, но промолчал. На кухне топилась печь. Калман сбросил шубу и кафтан, оторвал от бороды сосульки, сел, снял сапоги и вытянул ноги к огню. Вдруг вошла Клара. Поверх ночной рубашки она накинула халат. На ногах шлепанцы, на волосах сеточка.

— Нашел время, когда ехать…

— Ну, главное, все-таки добрался, слава Богу.

Калман сильно проголодался, но оказалось, что Клара рассчитала еврейскую кухарку. Нельзя было выпить даже стакан чаю: вдруг на чайник пролили молоко или суп. Девушки вышли, оставив мужа и жену наедине. Калман, босой, в расстегнутой рубахе, сидел перед открытой печной дверцей и жевал сухую краюшку хлеба, как нищий. Подбросил в печь полено, придвинулся ближе к огню. Лицо горело от жара и от стыда. Клара крутилась по кухне.

— Как Саша? — спросил Калман.

— Саша в Варшаве.

Калман чуть не подавился черствым хлебом.

— В Варшаве? Один?

— Он там в школе учится.

— Ничего не понимаю.

— Чего же тут не понять?

— Где он, у кого?

— Он с бонной. Я служанку взяла и жилье сняла.

— В какой школе?

— В частной.

«Да, пороть меня некому, — подумал Калман. — Зачем вернулся к этой стерве?» Он отломил кусочек хлеба и швырнул в огонь. «Как бы жертва», — пришла в голову глупая мысль. Калман немного отодвинулся от печки, чтобы не опалить бороду.

— А ты по нему скучать не будешь? — спросил он жену. — У меня-то еще дети есть, но у тебя же он единственный.

— Недолго ему осталось быть единственным…

Калман помолчал минуту.

— Когда ты там была последний раз?

— Постоянно туда езжу.

Что ж, все понятно. Она беременна ублюдком. Сняла квартиру для себя и любовника и нашла повод сбегать туда, когда ей заблагорассудится. Несмотря на гнев, Калман удивился, как ловко она все обстряпала. Значит, своим отъездом он сам ей помог… Калман подумал, что нельзя спать с ней в одной комнате, но в других не натоплено, а он опасался простуды. Калман пошел в спальню, лег и накрылся одеялом, но уснуть не мог, хоть и очень устал. Клара тоже не спала, лежала молча, лишь иногда покашливала. Казалось, это кашляет какой-то чужой, незнакомый и недобрый человек. Калман жалел, что проделал такой долгий и опасный путь, но все-таки он понимал, что так было надо. В Маршинове он убеждал себя, что не все потеряно, надеялся, что это ошибка, но шила в мешке не утаишь: теперь ясно, что она ему изменила. Она родила ему сына. Конечно, Саша ест в Варшаве трефное. О примирении не может быть и речи. «Нечестивым же нет мира, говорит Господь» [202] Исаия, 48, 22. . Остается только вести войну, но как? Ему здесь даже есть нельзя, в доме не осталось ничего кошерного. Его дом превратился в разбойничье логово… Как бы она его еще отравить не попыталась. Тот, кто встал на путь греха, на все способен…

— Что ты молчишь? — вдруг подала голос Клара. — Когда муж откуда-нибудь приезжает, он все жене рассказывает.

— Что тебе рассказать?

— Когда муж откуда-нибудь приезжает, он жене подарок привозит…