Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

Как справедливо отметил зачастую несправедливый Эдуард Лимонов — главная проблема России заключается в ее вечной укорененности в девятнадцатом веке. Бесконечное пережевывание утративших всякую актуальность в эпоху невиданных глобальных вызовов оппозиций. Рано или поздно, в полном соответствии с Гегелем, происходит их снятие, но в формах, которые и не снились автору «Науки логики».

— Сталин был мучитель народа или строитель империи?

— Да мне пох, — отвечает всенародный Ржевский.

— Ленин был бес, а Николай Романов — святой!

— Да пошли они оба нах!

— Россия — Азия или Европа? Или, может, Евразия?

— Азия-Европа, показалась жопа! Давайте лучше выпьем, господа! — радостно восклицает поручик, хватаясь за бутылку «Путинки». — А потом пойдем и оттрахаем всех: черных, белых, либералов, консерваторов, попов, менеджеров, олигархов, ментов, бомжей, коммунистов, монетаристов, гей-славян и геев-неславян, потому что все нас затрахали, господа! Нас все затрахали, а мы их всех оттрахаем… Ха-ха-ха, недурной каламбурчик вышел!

Чтобы русский протест заговорил не языком поручика, а языком если не Тиберия Гракха или Камиля Демулена, то хотя бы протопопа Аввакума, который поднимал срамные слова до уровня Писания, а не низводил Писание до уровня срамных слов, мало показать народу погрызенные мышами архивы философа Ильина. Тут требуется как минимум показать новое небо и новую землю. А иначе нам всем…

Ржевский, молчать!

Rolling Stone отправился с писателем Дмитрием Быковым в пельменную, чтобы побеседовать об успехах современной русской литературы, еврейской физиологии и конце света.

Маленькую комнатку в московской редакции «Собеседника» на Новослободской улице Дмитрий Быков заполняет практически целиком — этакий мультипликационный рак-отшельник в ракушке. Впрочем, дело не только в том, что комнатка маленькая, а Быков — большой. Просто есть у него такое свойство заполнять любое пространство — физическое, литературное, телевизионное — собой.

Ведущий программы «Времечко», креативный редактор «Собеседника», обозреватель «Огонька», главный редактор Moulin Rouge, колумнист «Компании», ведущий вечернего шоу на «Сити-FM», автор и редактор еще десятка разных изданий, поэт и прозаик, с завидной регулярностью выкидывающий на полки книжных магазинов кирпичи романов, биографий и сборников эссе.

В этом году Дмитрий Быков стал лауреатом премии «Нацбест» — пожалуй, единственной литературной премии в России, которая хоть как-то соотносится с реальным успехом у читателей. Получил он ее за биографию Пастернака — еще один девятисотстраничный кирпич.

«Как они его сократили, *****! — громогласно вздыхает Быков. — От книжки, можно сказать, почти ничего не осталось». Плодовитость пишущего Быкова — феномен, который в мире музыки можно поставить рядом разве что с каким-нибудь Фрэнком Заппой.

«Это я пишу много? — восклицает Дмитрий с такой силой, что компьютерный монитор чуть не летит со стола на пол. — Да я почти ни **** не пишу! Писать надо намного больше. Вот в биографии Стивенсона Олдингтон сообщает: „В то лето Роберт написал только одну книгу…“ А писали ведь тогда руками, безо всяких компьютеров. Я мог бы писать много больше, но тогда меня точно посадят».

Быков делает большой глоток кофе. «Мне нужны стимуляторы! Лучше листья коки! Недавно я побывал в Перу — ездил снимать город ******, который расположен у подножия горы ******. И там впервые попробовал эти листья. Коку жует в Перу вся страна, листьями угощаются друг у друга, как у нас раньше табачком: „Покури-ка моего, мой не хуже твоего“.

Я считаю величайшей ошибкой и несправедливостью то, что листья коки — не кокаин, а просто листья, — считают где-то наркотиком. Это отличный, мягкий, безвредный стимулятор. Как мне думалось в Перу, господи! Какие сюжеты, стихи, какая бодрость физическая! Я бы очень желал легализации листьев коки в России. Насколько я знаю, Эво Моралес (президент Боливии. — Прим. ред.) сейчас над этим работает. Бог ему в помощь! Уезжая, я даже покрыл свое большое тело пакетами с листьями, но в аэропорту испугался и все выкинул».

Через минуту Быков, практически перейдя на крик, вопрошает: «Ты уже прочитал роман?» Речь идет о последней его книге — романе «ЖД», эпосе в тысячу страниц, в котором по просторам раздираемой вялотекущей гражданской войной России носятся летучие отряды варягов и хазар, а бомжи оказываются тайными хранителями истинно русской идеи.

Я хвалю роман, лицо Быкова просветляется, он затихает и становится похож на сытого шмеля. Внезапно, так же неожиданно, как и все, что делает Быков, он бледнеет, несколько съеживается и, перейдя на драматический шепот, сообщает: «Кормильцев, у меня что-то болит в жопе!»

Я молчу, не зная, как следует отнестись к этой информации. «Как ты думаешь, это рак?»

Я успокаиваю Быкова, авторитетно заявляя, что речь может идти максимум о геморрое. «Уф, слава богу, ты меня успокоил! Я очень боюсь смерти. Она совершенно несовместима с моим образом жизни. Смерть — это единственная ситуация, в которой я не буду знать, что делать».

На этой высокой философской ноте нас прерывают — в редакторскую впархивает хорошенькая уральская писательница, заглянувшая к мэтру подарить свою новую книжку.

И вновь Быков преображается: теперь это крупный плотоядный паук, который тянет к барышне сложенные трубочкой жвалы. Когда кокетливая барышня ускользает из наброшенных на нее сетей и улетает, Быков начинает откровенничать: «Я люблю женщин. Бесконечно люблю. Это говорит моя еврейская половинка — плотоядная, сластолюбивая, отвратительно земная. У меня периодически случаются увлечения на стороне, которые жена стоически терпит. Потому что знает: писать я могу только с ней, а это даже важнее секса».

Мы выходим из редакции. Быков помещает тело в жалобно скрипнувшую «семерку» цвета «мурена» и снова превращается в рака-отшельника. Я втискиваюсь в оставшееся пространство на правах планктона. «Я не люблю ездить по Москве, а вот в Крым предпочитаю добираться на машине. Чинить не умею совершенно. Вожу лет одиннадцать. Езжу медленно и по возможности аккуратно. Вообще я ужасно скучный человек. И музыку — Быков указывает рукой в сторону магнитолы — слушаю очень скучную. Французский шансон, польский шансон, Новеллу Матвееву, Михаила Щербакова, Окуджаву — само собой — я его биографию сейчас пишу для „ЖЗЛ“ — потом старые советские хиты, хорошую киномузыку в диапазоне от Морриконе до Егикова и классику. Из классики в особенности Бетховена. Вообще я очень люблю оперу — и смотреть, и слушать. Даже Вагнера. Что касается рока, в зарубежном я не разбираюсь, а из отечественного — „Помпилиус“ в первую очередь и „Аквариум“ во вторую, хотя БГ мне нравится во всех проявлениях. Диана Арбенина ничего себе. Паша Кашин. Правда, за него мне стыдно! Алексей Паперный и группа „ТАМ“. „Пикник“ — любимая группа моего сына. А Шевчука я ненавижу. Ненавижу как класс, как тип и как явление. Земфиру тоже. Я же сказал — скучный я человек».