Эдуард Русаков - Майский сон о счастье

Повозились, устроились. Слышу – сопит. Вот, думаю, псих малолетний. От такой хорошей жизни сбежал. Нет чтоб радоваться, нос задирать – в десять лет в седьмом классе!.. так он взял и сбежал. Я – понятно, мне пуля грозит, пока долг не верну, мне спокойная жизнь не светит… а он-то?! От мамочки с папочкой, от сладкой жизни – к бичам, на чердак…

Не заметил я, как заснул. А разбудил меня среди ночи какой-то шум. Возня, шебуршание, а потом сдавленный вскрик мальчишки: «Не надо!.. Пожалуйста!»

Встрепенулся я, вскочил, вытащил из кармана спички, чиркнул – и вижу: какой-то бичара к Севе пристраивается, зажал его в угол, левой рукой за шею обхватил, а правой штаны с пацана стягивает. Все понятно – пидор, решил нежным тельцем полакомиться. Такого гнусного беспредела я стерпеть не мог, подскочил к насильнику, оттащил его от Севы и без лишних слов пару раз отоварил по морде.

– Хоре, хоре! – кричит. – Больше не буду! Я пошутил!

– За такие шутки тебя надо за яйца подвесить, – говорю на полном серьезе. – И не стыдно – детей насиловать?

– А ты что, для себя мальчонку приберегаешь? – хрипит этот гад.

– Ах ты, гнида вонючая! – тут уж я озверел и выдал ему по полной программе.

Сева меня за руку схватил, кричит:

– Не надо, не убивайте его! Он же просто больной!

– Голубой он, а не больной. Пидор гнойный! Ух, моя бы власть – всех бы пидоров перестрелял…

– Всех – не надо, – возразил вдруг Сева. – Среди них встречаются большие таланты. Например, Оскар Уайльд.

– Писатель, что ли?

– Ну да. Или Чайковский. И много еще других. Что ж теперь, убивать всех подряд?

– Насчет Уайльда, – говорю, – не знаю, не в курсе, а вот насчет Чайковского – уверен, что он детишек по чердакам не насиловал…

– Это точно, – смеется Сева, – да он и мухи-то за всю жизнь не обидел…

– Откуда ты знаешь?

– Я много чего знаю, – а сам вздыхает. – У меня был любимый учитель, по музыке, так он в меня тоже… это… влюблен был… Вообще среди хороших педагогов немало встречается педофилов… к сожалению. И этот мой учитель – он меня учил на скрипке играть, мне тогда еще пять лет было, но я видел по его лицу, что он меня любит… и – хочет…

– Да что ты мог понимать – в пять-то лет?

– Такие вещи я и в три года уже понимал, – и Сева опять вздохнул, отягощенный грузом своих тягостных воспоминаний. – Взрослым кажется, что они умеют скрывать свои мысли и чувства… но я вижу их всех насквозь…

– И меня? – говорю. – Меня ты тоже видишь насквозь?

– Н-нет… – смутился Сева. – Насчет вас я пока лишь только догадываюсь… Вы – не такой, как все эти, на чердаке… Вы – вроде меня, тоже прячетесь от кого-то…

– Меня грохнуть хотят, – говорю. – Задолжал я пять штук зеленых, а вернуть не успел во-время…

– Значит, вас на «счетчик» поставили?

– А ты и впрямь вундеркинд. Быстро соображаешь.

– Тоже мне, бином Ньютона, – и смеется, паршивец. Понял, что я его не обижу – и осмелел.

– Ты и Ньютона знаешь?

– И Булгакова тоже, – и опять смеется. А что я смешного сказал? И при чем тут Булгаков?

– Эх ты, – говорю, – горе от ума. Ладно, хватит трепаться. Давай спать.

Устроились мы по новой. Побитый бичара в дальний угол уполз.

Заснул я, но вскоре опять проснулся – будто кто меня в бок толкнул. Руку протянул, чтоб проверить – на месте ли Сева, а его и нету. Что за черт? Подскочил я, оглядываюсь – да разве чего разглядишь в темноте. Вижу только – слуховое окно распахнуто. Подошел к нему, выглянул – а Сева у самого края крыши стоит, за железное ограждение держится и смотрит куда-то вверх, на ночное звездное небо. Вылез я тоже на крышу.

– Ты чего, – шепчу, – что случилось?

– Ничего не случилось, – отвечает, и поворачивает ко мне лицо, освещенное лунным светом.

– Может, ты лунатик?

– Я на звезды люблю смотреть, – отвечает с улыбочкой. – Посмотрите, как ярко сегодня светит Альфа в созвездии Возничего!..

– Какая, к черту, Альфа? Звезда, что ли? Ну, ты даешь… Ты, небось, и стихи сочиняешь?

– Писал когда-то, – и он отмахнулся пренебрежительно. – Поэзия, как форма творческого самовыражения, себя изжила. Стишки пригодны лишь для песен и для частушек…

– Фу ты, ну ты. Не много ли на себя берешь?

– А что я такого сказал? Не случайно на Западе поэтов давно уж никто не читает. А те, кто там еще пишут стихи, давно уж не пользуются рифмой и размером. И у нас – поэтов больше, чем читателей поэзии. То есть поэты варятся в собственном соку. Я проводил специальное исследование – еще в пятом классе – и обнаружил, что даже сами поэты читают только себя… это свидетельствует о глубочайшем кризисе поэзии!

– Чтобы судить, надо знать это ремесло…

– А я – знаю. У меня есть даже венок сонетов – самая трудная форма стихосложения. Но в поэзии главное ведь – не техника.

– А что же?

– Не знаю. Наверное – врожденный дар видеть мир по-своему, не так как все. Видеть суть за внешней оболочкой.

– А если эта суть не очень поэтична?

– Чаще всего именно так и есть… – Он повернул лицо в мою сторону, глаза его сверкали не менее ярко, чем Альфа в созвездии Возничего. – Люди заблуждаются, утверждая, что Поэт должен воспевать красоту. Красота, гармония – это слишком просто, и это не главное. Поэт должен обнаруживать суть вещей и явлений – и как бы заново давать им свои имена. Поэт – тот, кто впервые всё называет…

– Почему ты ушел из дома? – перебил я его.

– Я ведь уже говорил. Очень просто – мне захотелось свободы.

– Но ты же еще ребенок! Родители за тебя отвечают, они волнуются, они тебя любят…

– Они любят себя, – и он усмехнулся. – Впрочем, я тоже их люблю. Но я не учу их, как им надо жить… А если честно, я просто не хочу так быстро взрослеть! Не хочу я жить по их расписанию! Поживу лет пять на свободе, а там видно будет.

– Они тебя быстро отловят, – сказал я. – Натравят ментов, объявят всероссийский розыск…

– Уже объявили, – сказал Сева.

– Ну, вот видишь. Так что, будь начеку.

– Обязательно буду. А можно, я с вами тут поживу несколько дней?

– Живи. Только знай, что за мной за самим идет охота…

– Значит, будем скрываться вместе. А кто вас ищет?

– Бывший друг. Мы с ним в школе вместе учились. Теперь он живет с моей женой.

– Примите мои соболезнования, – потупился Сева.

– Да уж ладно… Я в детстве ведь тоже, как ты, подавал большие надежды. Вундеркиндом, правда, не был, но считался очень даже способным мальчишкой. Школу с серебряной медалью закончил, потом – истфак универа, кандидатскую защитил, читал лекции студентам, писал какие-то книжонки… Потом, когда победила свобода и демократия, жить гуманитариям стало совсем худо, сунулся в бизнес, в коммерцию. Купи-продай…

– И сперва повезло, ведь так?