Анна Зегерс - Доверие

— Ладно, попытка не пытка.

Томас много часов подряд просидел с Эрнстом над чертежами. Эрнст хоть и надеялся заработать какие-то гроши — может, на штаны хватит, — но, как и Томас, на коссинский завод смотрел как на свой. Это чувство «собственности» и заставляло его размышлять надо всем, что было связано с его работой. А в жизни Эрнста мало что было не связано с работой.

Разве что сестренка там, дома. Изо всей семьи только Ушши держала его сторону. Ее гладкие темно-каштановые волосы, туго зачесанные назад, образовывали сердечко на узком белом лбу. Ушши была похожа на школьницу, маленькая, хрупкая. Она откидывала назад головку и смотрела на брата, как бы взывая о помощи.

Среди людей, окружавших Эрнста, не было ни одного, кто бы натолкнул его на новые мысли. Угрюмыми, печальными, иногда хитрыми были эти люди. Даже отец, насколько он его помнил. И мать, и дед с бабкой, и братья, и тетки. Ушши, та, пожалуй, была другая, словно не сестра ему, а дочка.

Иной раз яблоко и далеко падает от яблони.

Эрнст, вероятно, больше, чем все остальные, любил Рихарда Хагена, был уверен, что тот способен на все доброе, смотрел ему в рот, когда он говорил, поджидал его на улице. Рихард, как секретарь партийной организации, считал своей обязанностью знать каждого и в свободную минуту зайти к каждому в дом. А вот в семействе Крюгеров он еще не побывал и ни разу еще не вступил в разговор с Эрнстом. Да на то и не было причин. Там, по-видимому, все шло гладко.

Года два назад, впервые приехав в Коссин выступать на собрании, он вообразил, что своей речью взбудоражит весь народ. Воркотня и молчание — вот был ответ на нее, да еще каверзные вопросики. Может быть, только маленькая горстка людей поняла его. И среди них — Эрнст Крюгер. Этот паренек вдруг попросил слова. Мать резко его оборвала на потеху всем присутствующим.

Итак, Рихард Хаген с горечью убедился, что успеха он не имел. Слова, воспламеняющие людские души, увы, не всегда приходили к нему в нужную минуту. Но он не заметил, что для юного Эрнста Крюгера они были как луч света. Суть того, что в семье Эрнста называлось «крахом», раз и навсегда ему уяснилась; раз и навсегда уяснилось и то, как он отныне должен вести себя.

Для Эрнста Крюгера счастьем было сидеть с Томасом за чертежной доской. Время от времени в комнату входила Тони и молча ставила на стол горячий кофе.

Когда чертеж был закончен, ему стало чего-то недоставать в жизни. Может быть, тихой комнаты, а может быть, гладкой смуглой руки, протянутой над столом, когда Тони пододвигала им чашки. Он почувствовал, насколько легче проложить себе дорогу в жизни, если твое жилище битком не набито крикливыми родственниками.

Он пошел в бюро рационализации и передал чертежи. Ему посоветовали набраться терпения. Ответ он получит в новом году. Он огорчился. Томас ждал его на улице. Но ему предстояло еще большее огорчение. По дороге им встретился Хейнц Кёлер, которому Томас крикнул: «Я приду вечерком». Эрнст чувствовал, что Томас охотнее проводит время с Хейнцем. О чем только они не говорили, а Эрнст, слушая их разговоры, почти, вернее, вовсе ничего не понимал.

Томас и Лина от ворот завода быстро пошли в город, плечом к плечу, одинаковым шагом, точно две лошадки, подобранные по росту. После каждой фразы Лина поворачивала голову, чтобы убедиться, слушает ли ее Томас.

— Томас, что ты никак не можешь развязаться с этим Хейнцем? Неужто оттого, что вы вместе учитесь? Я допускаю, что между вами существуют приятельские отношения. Но твоим другом он никогда не станет, наоборот.

Она тяжело дышала, так как хотела поскорей вернуться домой с Томасом, но тем не менее понизила голос.

— Я хочу тебе кое-что сказать, только тебе, я считаю, что ты должен об этом узнать, именно ты, и притом сейчас же, хотя скоро это будет напечатано. Все должны узнать, но ты в первую очередь. Я слушала доклад, на заседании присутствовали самые ответственные товарищи, о невероятных, просто невероятных событиях в Праге. Нам объяснили и то, как они могли произойти. Люди там оказались недостаточно бдительными. И не в одной Праге, по всей стране у них в учреждения и на предприятия пробрались вражеские агенты.

Она опять на ходу повернула голову, проверяя, достаточно ли внимательно ее слушает Томас.

— Это, конечно, еще не значит, что Хейнц заслан сюда. Но разве ты можешь знать, как будет действовать такой человек, если за ним стоит другой — враг? — Так как Томас все еще отмалчивался, она продолжала: — Разве даже у вас, то есть у Эндерсов, не жил некий тип, принимавший участие в организации бегства в прошлом году, когда нам столько пришлось пережить здесь, в Коссине?

Томас наконец проговорил:

— Да. — И подумал: она права, такое случается. Я это видел своими глазами.

Но Лина заметила, что он думает о чем-то другом. И правда, Томас увидел, как Хейнц и Тони дружно идут вверх по улице. Это его встревожило, почему, он и сам не знал. Но, желая быть справедливым (с самого детства, когда столько довелось ему испытать тяжелого и унизительного, мечта о справедливости жила в нем), он сказал:

— Я двадцать раз тебе говорил, Лина, Хейнц за словом в карман не лазает, но он не агент, как ты выражаешься, и никто не стоит за ним.

На лестнице Лина задумчиво сказала:

— Есть люди, которые предпочитают быть «против», а не «за», почему, я не понимаю. Твой Хейнц тоже из таких.

Они вошли в комнату. Через минуту маленький стол был уже накрыт. Лина, как всегда, принесла свои пестрые мисочки: хлеб, колбаса, даже горячие гренки. Она тратила все свои продуктовые талоны, когда должен был прийти Томас. Для коммерческих магазинов у нее было слишком мало денег. Лина с довольным видом смотрела на Томаса. А раз даже вскочила, встала за его стулом, обвила его шею руками и лицом прижалась к его волосам. Томас позабыл о своих тревогах.

— Какая ты быстрая, и какие тонкие у тебя пальцы. — Он подергал каждый из них. Лина смеялась. В этот вечер они решили поехать на праздники в Рейфенберг к сестре Лины, чтобы побыть вместе до Нового года, когда обоим надо было приступать к своим многочисленным обязанностям.

Поэтому Томас написал прежнему своему учителю Вальдштейну: «Больше всего мне хотелось бы на рождество приехать к тебе в Грейльсгейм. Но я давно обещал своей подруге на праздниках навестить ее семью, вместе с нею, разумеется. С нового года профсоюз посылает ее учиться, я же буду слушать вечерний курс лекций профессора Винкельфрида на эльбском заводе.

Мне, конечно, нелегко будет справиться с работой, учением и ездой туда и обратно. Я хотел бы о многом с тобой поговорить. Да, вот видишь, не получается».

Вальдштейн последним поездом узкоколейки ехал в Грейльсгейм. Он был душевно разбит. И утомлен до крайности. Езда из Берлина, пересадка с поезда на автобус, а потом на узкоколейку — все это продолжалось столько же, сколько и самая конференция. Сначала он обрадовался приглашению. Ему ведь казалось, что о нем позабыли. Он добросовестно подготовил свой доклад. Никто ему не возражал, хотя никто его и не поддерживал.