Анна Зегерс - Доверие

— Все идет отлично. Лучше и быть не может. Мне надо только здесь немножко попривыкнуть. А ты, Дора, подготовься к переезду.

У нее стало легче на душе. Он в хорошем настроении. Но тут же заныло сердце. Значит, он всерьез решил здесь остаться.

Дора долго ждала от него вестей. И тревожилась. Не знать даже, где он остановился… В отчаянии она подумала: написать — профессору Берндту, у Бентгейма, Хадерсфельд, — нет, это невозможно.

Вдруг перед домом остановилась машина Берндта. Берндт быстро вошел в комнату. Вид у него был измученный. Он пробормотал что-то о гриппе. Дора, которой сначала показалось, что с ним в Хадерсфельде стряслась какая-то беда, испугалась, заметив, что он весь горит. Врач тоже подтвердил:

— Жестокий грипп.

Это был сельский врач. Днем и ночью он колесил по дорогам. О нем говорили: «У него чудодейственные руки. Он на редкость чуткий человек. Он не просто осматривает больного, не просто его выслушивает, он видит его насквозь. Видит все, что вокруг него творится и что осталось у него за плечами». Такого врача в Коссине Дора не знавала. Куда до него доктору Фюрту!

Берндт говорил мало. Даже потом, когда медленно пошел на поправку. Только однажды он сказал капризным тоном больного ребенка:

— Под одной крышей с Бютнером — никто не вправе этого от меня требовать. Это и Бентгейм уже понял, по крайней мере младший Бентгейм.

Дора взяла его за руку.

— Объясни же мне наконец, что между вами произошло.

Берндт коротко ответил:

— Я разочаровался в Бютнере. Я давно тебе это говорил. Он вел себя непорядочно. Все.

Так как муж опять дни напролет валялся на диване, Дора начала разговор:

— Почему мы торчим здесь? Подумай хорошенько, ты разве не хочешь вернуться?

— Я же сказал, ты не должна больше касаться этого вопроса. Это абсолютно бессмысленно, — жестко отвечал Берндт.

Но Дора не отступала:

— У тебя здесь ни одного светлого дня не было. Напиши туда, а еще лучше, объясни откровенно, что тебя провели. На предприятии что-то не ладилось. Вину приписали тебе. А ты вдруг вообразил, что тебе угрожает какая-то опасность.

Берндт закричал:

— Вообразил? Да меня же арестуют, как только я вернусь! Меня сошлют! Черт знает куда!

— Милый Берндт, — сказала Дора, с давних пор привыкшая называть его по фамилии, — ты начитался здешних газет. Неужели ты думаешь, тебя арестуют за то, что коссинскому заводу не удалось досрочно выполнить план?

— Да, они решат, что здесь был злой умысел.

— Берндт, что на тебя нашло? Кому такое может взбрести на ум? Думаешь, русские забудут когда-нибудь, как ты к ним пришел? По доброй воле. Сразу после войны. Клочок земли, на котором вы прятались, ты и Бютнер, был еще занят американцами. И вы сразу же перешли на сторону Советов. Вот наши руки, вот наши головы. Дайте нам дело. Примите нас. И это они забыли? Ты это забыл?

— А может, их убедили, что все с самого начала было обманом? — Хитрая гримаса исказила его лицо. Он язвительно улыбнулся.

— Кто же ввел их в заблуждение? Зачем? — прошептала Дора.

— А если так оно и было? Если так оно и есть? А как бы ты поступила в столь сомнительном случае, если бы ты была комендантом? — Он искоса взглянул на нее. Сквозь разноцветные стекла, которые в детстве очень нравились ей, а теперь были противны, но зато нравились ее детям, предвечернее солнце отбрасывало красные, зеленые и синие блики. В таком пестром освещении его родное, умное лицо вдруг показалось ей каким-то дурацким. Дора вскочила на ноги.

— Прекрати молоть вздор! Я бы, безусловно, пошла в комендатуру: «Вот я. Я, Дора Берндт. Спрашивайте меня. В последние три года гитлеровской власти я знала, где скрывается Берндт. Допросите меня, если вам охота. Я, во всяком случае, с вами. Больше мне некуда идти. Остальное ваше дело. Доверие, недоверие — ваше дело. Я со всем смирюсь».

Берндт отвечал, не колко, не капризно, только вконец измученным голосом:

— Я же сказал, говорить об этом бессмысленно. Мы здесь, и мы здесь останемся. Прошу тебя, не приставай ко мне.

Через некоторое время какой-то странный звук донесся до нее из соседней комнаты. Она не сразу поняла — это стонет Берндт. Что с ним такое? Должно быть, это случилось еще там, в Коссине, когда я с детьми поехала сюда, в Шварцвальд, к матери, а он вдруг сорвался вслед за мной.

Он избегал детей, как будто был болен заразной болезнью. Мальчик был слишком мал, чтобы этому удивляться. Девочка с укоризненным видом отходила в сторону. Мать Доры, фрау Роннефельд, маленькая, изящная женщина, никогда не носившая черного, а только коричневое, серое или лиловое, утешала дочь:

— Он соберется с силами. На все нужно время. Это и доктор говорит.

Дора, беспомощная, не знающая, куда приткнуться, то ли играть с детьми, то ли помогать матери на кухне или в саду, в отчаянии, порой смахивавшем на смертельную скуку, была почти счастлива, когда неожиданно приехали гости. Нерлинги, родители близнецов! В Коссине, когда они уж очень докучали ей, Берндт ее убеждал: «Нам нужен каждый человек, который хоть что-то умеет. Поговори с его женой. Не отталкивай от себя людей».

Никогда бы Дора не подумала, что так обрадуется этим болтливым гостям. Она попросила мать принести кофе и вишневку и на скорую руку приготовить для гостей что-нибудь повкуснее. Берндт тоже был доволен, что старые знакомые проделали на машине нелегкий путь через горы, чтобы приехать к нему. Значит, о нем помнили, в нем нуждались. Инженер Нерлинг сообщил: да, на бентгеймовском трубопрокатном заводе он начальник того же цеха, что и в Коссине. Но как же за этот год все переменилось в Хадерсфельде!

Его жена так и сыпала новостями. Подумать, что Бютнеры расходятся, эта образцовая пара! Могли вы такое предположить? Ее муж оглянулся и, смеясь, сказал:

— Ты так уверенно говоришь, а ведь еще ничего не решено.

— Тем не менее это так, — настаивала жена. — Она совсем вскружила голову Бентгейму, эта Хельга Бютнер.

Но Дора нисколько не развеселилась, напротив, она была изумлена, даже испугана.

— Какому Бентгейму?

— Младшему, разумеется, Эугену. Он единственный наследник. Вы, Дора, мне как-то говорили, что еще со школы знаете Хельгу Бютнер. А чему вы, собственно, удивляетесь? Эта дама прошла огонь, воду и медные трубы. Эугену Бентгейму достаточно было на нее взглянуть, о дальнейшем она уж сумела позаботиться. Что ж, Эуген Бентгейм — это Эуген Бентгейм, к тому же он недурен собой.

Изумленная Дора тихонько сказала:

— Но ведь у Бютнеров была большая любовь. — И вдруг при мысли об этих двух людях, безрассудных, пожалуй даже жестоких, ей почудилось, что вот-вот рухнет и то, что всегда казалось ей нерушимым. Фрау Нерлинг засмеялась.

— Что это вы состроили такое лицо? Тут опять большая любовь. По крайней мере со стороны Эугена Бентгейма. А ваша школьная подруга Хельга? Ну что ж, Вольфганг Бютнер получил хорошую должность, он давно на нее зарился. Наконец-то исследовательский институт. Заместитель директора. Ведь на должности назначает Эуген Бентгейм. Так что Хельга теперь забралась — выше некуда. Хотя она не так влюблена в Эугена, как была когда-то влюблена в Вольфганга. Главное, что он в нее влюблен.