Джон Ирвинг - В одном лице

Эд показал мне, как можно подготовить мой нырок с помощью зацепа ноги; Вулфи научил меня нескольким рывкам за руку; Сонни показал русский захват руки и коварный захват ступни. Я написал о своих успехах Херму Хойту. Мы с Хермом знали, что мне никогда не стать борцом — не в моем возрасте, — но если говорить о самозащите, то я понемногу учился. И мне нравилось, что занятия в семь вечера занимают свое место в моей жизни.

«Ты превращаешься в гладиатора!» — сказал Ларри; в кои-то веки он не пытался съязвить.

Даже Элейн перестала выражать непрестанные опасения. «Билли, твое тело изменилось — ты ведь это заметил? Я не говорю, что ты из тех качков, кто занимается этим для красоты, — я знаю, что у тебя есть другие причины, — но ты начинаешь выглядеть несколько устрашающе», — сказала она.

Я знал, что никого я не «устрашаю». Но когда десятилетие закончилось и начались восьмидесятые, я стал замечать, как меня оставляют застарелые страхи.

Напомню вам: Нью-Йорк восьмидесятых не был безопасным местом; по крайней мере, даже близко настолько «безопасным», как сейчас. Но лично я чувствовал себя в большей безопасности — или был спокойнее насчет того, кто я есть, — чем когда-либо прежде. Я даже начал думать, что мисс Фрост напрасно боялась за меня, или, может, она слишком долго прожила в Вермонте; вероятно, в Вермонте ее опасения были бы обоснованными, но не в Нью-Йорке.

Были моменты, когда мне не хотелось идти на тренировку, но Артур и остальные из кожи вон лезли, чтобы я чувствовал себя в клубе как дома. Я не хотел их разочаровывать, но все чаще спрашивал себя: для чего тебе уметь защищаться? От кого тебе защищаться?

Я даже был на пути к официальному членству в клубе; сейчас я едва помню этот процесс, но он был очень запутанным и занимал долгое время.

— Пожизненное членство — отличная идея. Ты ведь не собираешься уезжать из Нью-Йорка, да, Билли? — спросил меня Артур; он был моим поручителем. Назвать меня знаменитым романистом можно было разве что с натяжкой, но — с четвертым романом, готовящимся к печати, — я был, по крайней мере, известен.

С деньгами проблем тоже не возникло. Дедушка Гарри радовался, что я «не бросаю борьбу» — я догадывался, что Херм Хойт поговорил с ним. Гарри сказал, что с удовольствием оплатит мне пожизненное членство.

— Не надо надрываться из-за меня, — ты уже и так много сделал, — сказал я Артуру. — Мне нравится в клубе, но не хотелось бы, чтобы друзья тебя сторонились из-за меня.

— Тебя примут без проблем, Билли, — сказал мне Артур. — Ничего страшного, что ты гей.

— Я би… — начал я.

— Да, то есть бисексуал — никаких проблем, Билли, — сказал Артур. — Времена изменились.

— Похоже на то, — сказал я, и так оно и выглядело в конце 1980 года.

Я не представлял, как одно десятилетие может незаметно перетечь в другое, но для меня этот переход оказался отмечен смертью Нильса Боркмана — и последовавшим за ней самоубийством миссис Боркман.

— Они оба покончили с собой, Билл, — прошептал в трубку дедушка Гарри, как будто боялся, что телефон прослушивают.

Нильсу было восемьдесят восемь лет — исполнилось бы восемьдесят девять, доживи он до 1981 года. Незадолго до Рождества 1980 года, в сезон охоты на оленей с огнестрельным оружием, Нильс снес себе затылок выстрелом из ружья калибра .30-30 на спортивной площадке академии. Ученики уже разъехались на каникулы, и Нильс позвонил своему старому недругу Чаку Биби — тому самому егерю, который возражал против того, чтобы Нильс и дедушка Гарри превращали охоту на оленей в биатлон.

— Браконьеры, Чак! Я видел их собственноглазно — на площадках Фейворит-Ривер. Я, как мы говорим, отправляюсь на них поохотиться! — возбужденно прокричал в трубку Нильс.

— Чего? Эй ! — крикнул ему Чак. — Какие браконьеры в сезон, из чего они стреляют, из пулеметов, что ли? Нильс? — спросил егерь. Но Нильс уже повесил трубку. Позже Чак обнаружил тело; по всей видимости, ружье выстрелило, когда Нильс вытягивал его из-за спины. Чак с готовностью объявил это несчастным случаем, он ведь был давно убежден, что способ охоты Нильса и дедушки Гарри небезопасен.

Нильс прекрасно знал, что делает. Обычно он охотился на оленей с винтовкой калибра .30-06. Более легкий карабин калибра .30-30 был, как говорил дедушка, «ружьем на вредителей». (Гарри охотился с ним на оленей: он утверждал, что они и есть вредители.) У карабина был более короткий ствол; Гарри знал, что Нильсу легче было выстрелить себе в затылок из такого ружья.

— Но почему Нильс решил застрелиться? — спросил я дедушку Гарри.

— Ну, Билл, — Нильс был норвежцем, — начал дедушка Гарри; лишь через несколько минут он сообразил, что забыл мне сказать, что у Нильса нашли неоперабельную раковую опухоль.

— А-а.

— Миссис Боркман уйдет следующей, Билл, — театрально возвестил дедушка Гарри. Мы вечно шутили насчет ибсеновской женщины, но миссис Боркман действительно застрелилась в тот же день. «Как Гедда, из пистолета в висок!» — с восхищением сказал дедушка Гарри, перезвонив мне спустя недолгое время.

Я не сомневаюсь, что потеря Нильса, партнера и старого друга, ускорила угасание дедушки Гарри. Конечно, Гарри потерял еще и жену и обеих дочерей. Так что вскоре нам с Ричардом предстояло заняться подготовкой к переселению дедушки Гарри в Заведение, где его «неожиданные» появления в женской одежде спустя короткое время истощат гостеприимство обитателей. И — кажется, еще в начале восемьдесят первого года, как мне помнится, — мы с Ричардом перевезем дедушку обратно в дом на Ривер-стрит и наймем ему сиделку. Сиделку звали Эльмирой; она не только сохранила теплые воспоминания о Гарри в женских ролях на сцене (Эльмира тогда была еще маленькой девочкой), но даже принимала участие в выборе нарядов для дедушки Гарри из обширных запасов одежды, оставшейся от бабушки Виктории.

Где-то в начале того же года мистер Хедли бросил миссис Хедли; как выяснилось, он сбежал со свежеиспеченной выпускницей академии Фейворит-Ривер. Девушка только поступила в колледж — не помню, в какой именно. Она бросила учебу, чтобы начать семейную жизнь с мистером Хедли, которому исполнился шестьдесят один год — он был ровесником Марты Хедли. Миссис Хедли, ровесница моей матери, была на жуткие десять лет старше Ричарда Эбботта, но по-видимому, Элейн не напрасно подозревала, что ее мать всегда любила Ричарда. (Как правило, догадки Элейн оказывались верными.)

— Какая мелодрама , — устало сказала Элейн, когда — уже летом восемьдесят первого года — миссис Хедли и Ричард стали жить вместе. Пусть Марта Хедли и была старой хиппи, она отказалась повторно выходить замуж, а Ричард (я уверен) был счастлив просто находиться в обществе безропотной миссис Хедли. Зачем бы Ричарду понадобилось жениться во второй раз?