Джон Ирвинг - В одном лице

— Ты в порядке, Билли? — спросил меня Артур. Этот вопрос мне предстояло слышать следующие четырнадцать-пятнадцать лет.

— Я отзову свою заявку на пожизненное членство, Артур, — если ты не возражаешь, — сказал я. — Дресс-код тут неудобен для писателя. Я не надеваю пиджак и галстук, когда сажусь писать. А приходя сюда, я должен быть в пиджаке и при галстуке, просто чтобы попасть внутрь — и тут же их снять перед тренировкой.

— Полностью тебя понимаю, Билли. Надеюсь, с тобой все будет хорошо, — сказал Артур.

— Не могу я посещать клуб с таким строгим дресс-кодом. Для писателя это никуда не годится, — сказал я ему.

Некоторые другие борцы начали возвращаться в раздевалку после тренировки — среди них Эд, и Вулфи, и Джим, мои бывшие партнеры по борьбе. Все видели пластиковый зеленый мешок у меня в руках; мне не нужно было сообщать им, что это была моя последняя тренировка.

Я вышел из клуба через заднюю дверь. В районе Централ-Парк-Саут человек с мусорным мешком в руках выглядит странновато. Я вышел из Нью-Йоркского спортивного клуба на Западную Пятьдесят восьмую улицу, от которой отходит несколько узких аллеек, ведущих к служебным входам отелей. Я знал, что здесь найдется мусорный бак, куда я смогу выкинуть свой мешок, а с ним и все, что составляло мою жизнь начинающего борца на заре эпидемии СПИДа.

Вскоре после бесславного кровотечения, которым завершилась моя борцовская карьера, мы с Ларри ужинали в центре города, и он рассказал мне, что слышал, будто у пассивов больше шансов заболеть, чем у активов. Я знал и активов, которые заразились вирусом, но заболевших пассивов и правда было больше. Никогда не понимал, как Ларри удавалось «слышать» обо всем, но в основном услышанное им соответствовало истине.

— При минете риск не особенно высокий — просто чтоб ты знал, Билл.

Ларри был первым, кто сообщил мне об этом. Конечно, он знал (или предполагал), что количество сексуальных партнеров тоже имеет значение. Забавно, что я не услышал от Ларри ничего о презервативах .

После смерти Расселла Ларри принялся помогать всем своим умирающим знакомым; мне же, в отличие от него, не хватало самообладания, чтобы посещать больных СПИДом в больнице Святого Винсента и хосписах. Я чувствовал, что пытаюсь отгородиться от происходящего, и осознавал, что люди сторонятся меня — и не только бывшие соратники по клубу.

Рейчел сбежала сразу же. «Наверное, она думает, что может заразиться от твоего творчества , Билли», — сказала мне Элейн.

Мы с Элейн поговаривали о том, чтобы уехать из Нью-Йорка, но проблема с теми, кто хоть немного прожил в Нью-Йорке, состоит в том, что большинство ньюйоркцев не в состоянии себе представить, как можно жить где-либо еще.

По мере того как все больше наших друзей заболевали, мы с Элейн начали воображать у себя разные оппортунистические инфекции, сопутствующие СПИДу. У Элейн началась ночная потливость. Я просыпался, представляя белые язвочки Candida, наползающие на мои зубы. (Я признался Элейн, что часто просыпаюсь по ночам и разглядываю свои десны — с фонариком!) Был еще себорейный дерматит, жирные хлопья, появляющиеся на бровях, коже головы, на крыльях носа. На губах расцветал герпес; язвы просто не заживали. А еще встречались высыпания контагиозного моллюска, похожие на оспу, — они покрывали лицо целиком.

Волосы, слипшиеся от пота и примятые подушкой, приобретают особый запах. И дело не только в том, какими прозрачными они выглядят и как странно пахнут. В результате непрекращающейся лихорадки и непрестанного потоотделения соль высыхает и затвердевает на лбу; слизистые забиваются спорами грибка. Появляется запах — дрожжевой, кисловатый и в то же время фруктовый — так пахнет творог, или плесень, или мокрые собачьи уши.

Я не боялся умереть; я боялся вечно мучиться виной за то, что не умираю. Я не мог смириться с тем, что у меня есть шанс избежать смерти от СПИДа просто потому, что доктор, которому я не понравился, велел мне пользоваться презервативами, или потому, что мне повезло оказаться активом. Я не стыдился своей сексуальной жизни; я стыдился того, что не хочу поддерживать умирающих.

— У меня это плохо получается. В отличие от тебя, — сказал я Ларри; я имел в виду не только держание за руку и ободряющие беседы.

Криптококковый менингит вызывается грибком; он поражает головной мозг, но диагностируется пункцией спинного мозга. У больного начинается лихорадка, головные боли и помутнение сознания. Встречалась еще и отдельная болезнь спинного мозга, вызывавшая нарастающую слабость — отказывали ноги, начиналось недержание. Называется она вакуолярная миелопатия, и лекарства от нее нет.

Я наблюдал, как Ларри выносит утку за одним из наших друзей, страдающим этой жуткой миелопатией; я искренне поражался, глядя на Ларри — он превратился в святого, — когда неожиданно осознал, что у меня нет сложностей с произнесением слова миелопатия или любого другого, связанного со СПИДом. (К примеру, пневмоцистная пневмония — это я мог произнести. Саркома Капоши, эти жуткие наросты — никаких проблем; я мог выговорить «криптококковый менингит», как будто он значил для меня не больше, чем обычная простуда. Я без запинки произносил «цитомегаловирус» — основную причину слепоты при СПИДе.)

— Надо бы позвонить твоей матери, — сказал я Элейн. — Похоже, у меня прорыв в произношении.

— Это просто потому, что ты дистанцируешься от этой болезни, Билли, — сказала Элейн. — Ты вроде меня, тоже воображаешь, будто наблюдаешь за ней откуда-то издалека.

— Надо бы позвонить твоей матери, — повторил я, но я знал, что Элейн права.

— Давай послушаем, как ты скажешь «пенис», Билли.

— Так нечестно, Элейн, это совсем другое дело.

— Давай, скажи, — сказала Элейн.

Но я знал, как прозвучит это слово. Он был, есть и будет пенифом во веки веков; некоторые вещи не меняются. Я не стал и пробовать.

— Хрен, — сказал я ей.

Не стал я и звонить миссис Хедли насчет своего прорыва. Действительно, я старался отдалиться от болезни — даже когда эпидемия только начиналась. Я уже чувствовал вину за то, что не заболел.

В 1981 году открытка от семьи Аткинсов пришла вовремя. В этот раз никаких запоздавших поздравлений с праздниками, просто обычная открытка «Веселого Рождества», пришедшая, как и полагается, в декабре.

— Ой-ёй, — сказала Элейн, когда я показал ей фотографию. — А где Том?

Аткинса не было на фотографии. Имена членов семьи были напечатаны на карточке небольшими заглавными буквами: Том, Сью, Питер, Эмили и Жак Аткинс. (Жаком звали лабрадора; Аткинс назвал собаку в честь Киттреджа!) Но Том на семейный снимок не попал.

— Может, он чувствовал себя не очень фотогеничным, — сказал я Элейн.